Почему Обама не хочет многополярного мирового порядка("The Financial Times", Великобритания)
04/12/2009
Еще пять лет назад нельзя было серьезно говорить о международной системе, не упомянув тезис об американской сверхдержаве, обладающей несущей жизнь или смерть властью на планете.
Сегодня эта упрощенная схема правильна в обратном отношении. Стало уже привычным говорить о том, что США находятся в упадке, а президент Обама (Obama) представляет такую Америку, которая с радостью готова признать, что мы живем в многополярном мире.
Однако эта по меньшей мере спорная гипотеза. Если мир многополярен, то он многополярен с серьезными изъянами, а американская дипломатия в действительности намерена только сохранить существующее положение вещей.
Власть в настоящее время определяется по трем показателям: материальное богатство, без которого технически ничего не возможно (развал Советского Союза – подходящий для этого пример); стратегическая сила, предполагающая способность проецировать эту силу на собственной периферии, а также за ее пределами; и, наконец, это то, что можно назвать инстинктом силы, - это значит обладать волей, направленной на то, чтобы иметь вес в мировых делах. Это последнее качество может быть реализовано через идеи, возможности или привлекательность страны.
Эволюция в сфере силы особенно заметна на материальном фронте, хотя - вопреки расхожим представлениям - смещение силы от запада в сторону Азии и является относительно медленным процессом. В настоящее время существует четыре центра экономической силы – США, Европа, Китай и Россия. Однако важно отметить, что валовой внутренний продукт России, например, составляет только 1 процент от глобального ВВП, тогда как доля США достигает 22 процентов. Мы находимся на большом удалении от экономической мультиполярности, при которой силы различных центров должны быть примерно сопоставимы.
Что касается стратегического фронта, то этот дисбаланс еще более разителен: существует одна военная супердержава, которая намного превосходит всех остальных (это США); есть восходящая держава (Китай); и есть держава, живущая своим прошлым и способная поддержать свой уровень только за счет использования энергетических ресурсов (Россия); и есть еще большое количество средних по размеру актеров, у которых способность проецировать свою силу остается очень слабой.
Нет совершенно никаких данных, которые свидетельствовали бы о движении мира в сторону стратегической многополярности; кроме Китая, у которого есть воля и средства, и России, обладающей волей, но не всегда имеющей возможности, не появилась ни одна достойная упоминания восходящая мировая держава. Бразилия и Индия, конечно, становятся более сильными в военном отношении. Их стратегические амбиции, однако, в обозримом будущем будут оставаться на региональном уровне. Кроме того, восхождение Китая как мировой державы может усилить стратегическую зависимость Японии от Соединенных Штатов, несмотря на краткосрочные осложнения в японо-американских отношениях.
Та же парадигма применима и к Европе в отношении вызова со стороны России. Европа – это единственный регион в мире, который отказывается увеличивать расходы на военные нужды, как будто европейцы раз и навсегда решили обеспечивать свою оборону за счет возможностей США. Лиссабонский договор ничего не меняет на этом фронте. Попытки создания европейской оборонной индустрии натолкнулись на препятствия, что свидетельствует о бесчисленных слабостях мнимой европейской силы.
Что касается инстинкта силы, то он, несомненно, есть у многих стран, но далеко не все государства имеют в своем распоряжении средства, которые бы соответствовали их амбициям. Россия обладает значительным военным арсеналом. Однако сила не равняется демонстрации силы. Должна еще быть привлекательность. Россия характеризуется отсутствием привлекательности, и так ее воспринимают почти везде в мире, за исключением режимов, конфликтующих с Западом.
Тем временем Европа осознала, что она не является государством. Единственное находящееся в ее распоряжении влияние имеет нормативных характер – то есть это способность формировать мир путем распространения норм в глобальном регулировании – в финансах, окружающей среде, безопасности, в сфере продуктов питания и д.п. Все это имеет определенный вес, но это не может заменить отсутствие стратегической силы.
В любом случае, ясно, почему США не перенимают риторику многополярного мира, - это поставило бы их на одну доску с менее значительными мировыми игроками. Нет никаких причин для того, чтобы Вашингтон согласился с таким перекраиванием глобального порядка, так как США сохраняют заметное преимущество над другими странами во всех трех областях. Есть смысл в том, что администрация Обамы предпочитает говорить о партнерстве, а не о многополярности.
Соединенные Штаты прекрасно понимают, что они уже больше не могут господствовать в мире по своему усмотрению, а разрыв, отделяющий их от остальных государств, сокращается. Поэтому США нуждаются в остальном мире для сохранения своего господствующего положения, а не для того, чтобы его разрушить. Задача состоит в том, чтобы отобрать привилегированных партнеров для проведения международных акций и еще более надежно сохранять свое лидерство во всех этих областях.
В мире в настоящее время существует три глобальных повестки дня: стратегическая повестка дня, где по-прежнему доминирующее положение занимают США; экономическая повестка дня, которая распределена более широко; и климатическая повестка дня, где США явно занимают оборонительную позицию.
Администрация Обамы пытается сохранить центральное место в игре, предоставляя пространство для других. Одновременно Соединенные Штаты внимательно следят за тем, чтобы не допустить создание коалиции, которая бы использовала свои возможности в определенной ситуации, как это недавно было продемонстрировано Сингапурской декларацией по изменению климата, или появления соперника, который мог бы занять их место (Китай).
Конечно, структура международной системы находится в процессе постоянного изменения, и одной только силы воли США будет недостаточно для того, чтобы остановить эту игру. Однако было бы ошибкой недооценивать сейчас влияние Америки, после того как оно долгое время сильно переоценивалось. Еще большей ошибкой был бы вывод о том, что США отказались от своих претензий быть хозяином игры, несмотря на весь шарм господина Обамы.
Еще пять лет назад нельзя было серьезно говорить о международной системе, не упомянув тезис об американской сверхдержаве, обладающей несущей жизнь или смерть властью на планете.
Сегодня эта упрощенная схема правильна в обратном отношении. Стало уже привычным говорить о том, что США находятся в упадке, а президент Обама (Obama) представляет такую Америку, которая с радостью готова признать, что мы живем в многополярном мире.
Однако эта по меньшей мере спорная гипотеза. Если мир многополярен, то он многополярен с серьезными изъянами, а американская дипломатия в действительности намерена только сохранить существующее положение вещей.
Власть в настоящее время определяется по трем показателям: материальное богатство, без которого технически ничего не возможно (развал Советского Союза – подходящий для этого пример); стратегическая сила, предполагающая способность проецировать эту силу на собственной периферии, а также за ее пределами; и, наконец, это то, что можно назвать инстинктом силы, - это значит обладать волей, направленной на то, чтобы иметь вес в мировых делах. Это последнее качество может быть реализовано через идеи, возможности или привлекательность страны.
Эволюция в сфере силы особенно заметна на материальном фронте, хотя - вопреки расхожим представлениям - смещение силы от запада в сторону Азии и является относительно медленным процессом. В настоящее время существует четыре центра экономической силы – США, Европа, Китай и Россия. Однако важно отметить, что валовой внутренний продукт России, например, составляет только 1 процент от глобального ВВП, тогда как доля США достигает 22 процентов. Мы находимся на большом удалении от экономической мультиполярности, при которой силы различных центров должны быть примерно сопоставимы.
Что касается стратегического фронта, то этот дисбаланс еще более разителен: существует одна военная супердержава, которая намного превосходит всех остальных (это США); есть восходящая держава (Китай); и есть держава, живущая своим прошлым и способная поддержать свой уровень только за счет использования энергетических ресурсов (Россия); и есть еще большое количество средних по размеру актеров, у которых способность проецировать свою силу остается очень слабой.
Нет совершенно никаких данных, которые свидетельствовали бы о движении мира в сторону стратегической многополярности; кроме Китая, у которого есть воля и средства, и России, обладающей волей, но не всегда имеющей возможности, не появилась ни одна достойная упоминания восходящая мировая держава. Бразилия и Индия, конечно, становятся более сильными в военном отношении. Их стратегические амбиции, однако, в обозримом будущем будут оставаться на региональном уровне. Кроме того, восхождение Китая как мировой державы может усилить стратегическую зависимость Японии от Соединенных Штатов, несмотря на краткосрочные осложнения в японо-американских отношениях.
Та же парадигма применима и к Европе в отношении вызова со стороны России. Европа – это единственный регион в мире, который отказывается увеличивать расходы на военные нужды, как будто европейцы раз и навсегда решили обеспечивать свою оборону за счет возможностей США. Лиссабонский договор ничего не меняет на этом фронте. Попытки создания европейской оборонной индустрии натолкнулись на препятствия, что свидетельствует о бесчисленных слабостях мнимой европейской силы.
Что касается инстинкта силы, то он, несомненно, есть у многих стран, но далеко не все государства имеют в своем распоряжении средства, которые бы соответствовали их амбициям. Россия обладает значительным военным арсеналом. Однако сила не равняется демонстрации силы. Должна еще быть привлекательность. Россия характеризуется отсутствием привлекательности, и так ее воспринимают почти везде в мире, за исключением режимов, конфликтующих с Западом.
Тем временем Европа осознала, что она не является государством. Единственное находящееся в ее распоряжении влияние имеет нормативных характер – то есть это способность формировать мир путем распространения норм в глобальном регулировании – в финансах, окружающей среде, безопасности, в сфере продуктов питания и д.п. Все это имеет определенный вес, но это не может заменить отсутствие стратегической силы.
В любом случае, ясно, почему США не перенимают риторику многополярного мира, - это поставило бы их на одну доску с менее значительными мировыми игроками. Нет никаких причин для того, чтобы Вашингтон согласился с таким перекраиванием глобального порядка, так как США сохраняют заметное преимущество над другими странами во всех трех областях. Есть смысл в том, что администрация Обамы предпочитает говорить о партнерстве, а не о многополярности.
Соединенные Штаты прекрасно понимают, что они уже больше не могут господствовать в мире по своему усмотрению, а разрыв, отделяющий их от остальных государств, сокращается. Поэтому США нуждаются в остальном мире для сохранения своего господствующего положения, а не для того, чтобы его разрушить. Задача состоит в том, чтобы отобрать привилегированных партнеров для проведения международных акций и еще более надежно сохранять свое лидерство во всех этих областях.
В мире в настоящее время существует три глобальных повестки дня: стратегическая повестка дня, где по-прежнему доминирующее положение занимают США; экономическая повестка дня, которая распределена более широко; и климатическая повестка дня, где США явно занимают оборонительную позицию.
Администрация Обамы пытается сохранить центральное место в игре, предоставляя пространство для других. Одновременно Соединенные Штаты внимательно следят за тем, чтобы не допустить создание коалиции, которая бы использовала свои возможности в определенной ситуации, как это недавно было продемонстрировано Сингапурской декларацией по изменению климата, или появления соперника, который мог бы занять их место (Китай).
Конечно, структура международной системы находится в процессе постоянного изменения, и одной только силы воли США будет недостаточно для того, чтобы остановить эту игру. Однако было бы ошибкой недооценивать сейчас влияние Америки, после того как оно долгое время сильно переоценивалось. Еще большей ошибкой был бы вывод о том, что США отказались от своих претензий быть хозяином игры, несмотря на весь шарм господина Обамы.