в столовой

Ефим Захарыч, как обычно, ровно в четырнадцать часов зашел в общественную столовую пообедать, и все было бы как обычно, но он так сильно захотел чихнуть, что ни удержаться, ни даже закрыть лицо ладонью не успел… "Ааааапчхи!"— огласил он всю столовую, так, что все обернулись, в частности и бухгалтерша Клара Ермолаевна, мимо которой он проходил в это время. — Будьте здоровы. – вежливо сказала она, не заметив, что, вылетевшая из носа Ефима Захарыча сопля, секунду назад осела на краю ее тарелки с рассольником, который и без того имел не самый приятный вид и вкус. — Спасибо… – оторопело ответил Ефим Захарыч, уставившись на тарелку с рассольником. Он оказался в крайне затруднительном положении, выйти из которого ему было тем труднее, чем больше народу это успело заметить. Такие же удивленные взгляды, где-то сочувствующие ему, сидевших за столом с Кларой Ермолаевной сотрудников, так же наблюдали новооформленную тарелку супа и ждали развязки. Но Клара Ермолаевна не спешила к ней возвращаться, и, наверное, была единственной за столом, кто не знал ничего нового о своем супе. — Ефим Захарыч, что с вами? – искренне заинтересовалась она его здоровьем, не лучшее о котором говорила бледность его лица, быстро покрывающаяся красными пятнами. Тут нужно почувствовать все, о чем думал бедный Ефим Захарыч. Человек он был культурный, и выйти из ситуации должен был соответствующе. Если Клара Ермолаевна увидеть содеянное первой, оправдываться будет поздно, думал он, представляя одетую на себя тарелку с мерзким рассольником на глазах всей столовой…. Те же правила культуры не позволяли ему на глазах все той же столовой залезть пальцем в суп своей сотрудницы дабы вытащить гадость. Но нельзя же ей сказать: "Извините, я сморкнулся вам в суп… не желаете отведать?" – он про себя криво ухмыльнулся, и, видимо, лицо его сделало то же самое. На что Клара Ермолаевна незамедлительно отреагировала. — Ефим Захарыч, что вы улыбаетесь? …я просто беспокоюсь за ваше здоровье.— Не отрывала она от него глаз. Ефим Захарыч в свою очередь не отрывал глаз от родной сопли, уютно устроившейся в чужой тарелке. И тут он понял, в чем его спасение: сопля медленно стекала в гущу рассольника, где могла преспокойно скрыться в близкой по составу массе, нужно было просто тянуть время. Внимание обедающих же успело обостриться на этой проблеме. — Спасибо, Клара Ермолаевна, все в порядке, вот только простыл я недавно, насморк, видите ли…. — Да, да… поправляйтесь, Ефим Захарыч.—подытожила Клара Ермолаевна, возвращаясь к обеду. — Погода, Клара Ермолаевна, в последнее время не очень… — успел спасти свое положение на несколько секунд Ефим Захарыч. — Да, действительно… — и снова она попыталась вернуться к супу. — А как ваш баланс, Клара Ермолаевна?—всячески выкручивался Ефим Захарыч, понимая, что на одной теме дольше сопли не протянет. — Я его уже сдала.—Резко ответила Клара Ермолаевна, которой этот диалог уже стал надоедать, и желание поесть еще теплый суп брало верх. Все взгляды столовой уперлись в их сторону. Ефим Захарыч понимал, что если не начнет какую-нибудь обще интересную тему, он пропал. — А знаете, что вчера узнал про нашего директора?—сказал он интригующим тоном. Интрига удалась, и не только Клара Ермолаевна, но и все остальные забыли про обед, и в мгновение он стал звездой всей столовой, не хватало лишь прожекторов. Ефим Захарыч выждал победную паузу, смотря, как сопля окончательно сползла в рассольник, и…. — И что же? – раздался сзади голос Геннадия Аркадьича, его директора. Вот тут Ефим Захарыч действительно попал, потому что он ничего не узнал, а соврать уже не получиться. Застыв от неожиданности, он судорожно перебирал в мысли, тупо глядя в злощастный рассольник, и видимо поэтому, ничего другого вспомнить не смог. — Что Геннадий Аркадьич очень любит рассольники, и всегда хотел попробовать, как их готовят в нашей столовой. Это было правдой, за исключением того, что Геннадий Аркадьич далеко не особо любит рассольники, не рисковал пробовать их в столовой, и тем более в этой столовой, где и компот-то нормально никогда не готовили. Именно поэтому повариха тут же насторожилась. Однако внимание переключилось на директора. — Ну, я вообще-то хотел попробовать сегодня пельмени, они бывают у нас реже…. — Да бросьте, Геннадий Аркадьевич, — подорвалась вечно неумело подлизывающаяся к директору Клара Ермолаевна, которая больше всего в жизни любила рассольники – попробуйте хотя бы ложечку, и вы откажетесь от пельменей! И она, подскочив к нему с тарелкой, так настырно протянула ложку, зачерпывая самый жирный кусок из супа…. Надо ли говорить, что жирных кусков в супе, приготовленном в общественных столовых, просто так не бывает. Все было бы хорошо, если бы Геннадий Аркадьич ни был одинок в свои сорок восемь лет и ни питал личной симпатии к этой пышной слащавой женщине. Он не мог отказаться, боясь обидеть ее. После этого случая Ефим Захарыча ненавидели все: повариха, уволенная за некачественную пищу, Клара Ермолаевна, навсегда потерявшая расположение директора, сам Геннадий Аркадьич, опозоренный на весь коллектив, часть этого коллектива, забрызганная не будем говорить чем, но ясно, что Геннадием Аркадьичем, безусловно, уборщица, да и все остальные, кто не смог после этого закончить обед. С тех пор Ефим Захарыч лишь только простужается – сразу выходит на больничный, чтобы чихать дома, и все этому очень рады.