Он.....

...он Лупил ее -- ого, еще как! Стоило ей поднять хвост, как он выдавалей по первое число. Ему было наплевать, что она девчонка и младше его на тригода -- она принадлежала ему, и точка. Она была его вещью, его собственнойвещью. Стала сразу же, чуть ли не в тот день, когда он увидел ее. Ей былопять лет, а ему восемь. Он бегал кругами и выкрикивал свою собственнуюсчиталку: "стояли звери около двери, в них стреляли, они умирали!" Десятьраз, двадцать раз подряд. Ей стало смешно, и вот тогда он выдал ейвпервые... ...это Было прекрасно -- быть его вещью, потому что он любил ее. Онбольше никого и никогда не любил. Только ее. Все остальные были емубезразличны. Они ничего не понимали и не умели понять. А он выходил насцену, пел песни и декламировал -- для нее. Он так и говорил: "это для тебя.Тебе понравилось?" И прыгал в высоту -- для нее. И нырял на тридцать дваметра -- для нее. И писал стихи по ночам -- тоже для нее. Он очень ценил ее,свою собственную вещь, и все время стремился быть достойным такой ценнойвещи. И никто ничего об этом не знал. Он всегда умел сделать так, чтобыникто ничего об этом не знал. До самого последнего года, когда об этом узналего учитель... ...у Него было еще много собственных вещей. Весь лес вокруг интернатабыл его очень большой собственной вещью. Каждая птица в этом лесу, каждаябелка, каждая лягушка в каждой канаве. Он повелевал змеями, он начинал ипрекращал войны между муравейниками, он умел лечить оленей, и все они былиего собственными, кроме старого лося по имени рекс, которого он призналравным себе, но потом с ним поссорился и прогнал его из леса... ...дура, Дура! Сначала все было так хорошо, а потом она подросла ивздумала освободиться. Она прямо объявила ему, что не желает больше быть еговещью. Он отлупил ее, но она была упряма, она стояла на своем, проклятаядура. Тогда он снова отлупил ее, жестоко и беспощадно, как лупил своихволков, пытавшихся вырваться у него из повиновения. Но она-то была не волк,она была упрямее всех его волков вместе взятых. И тогда он выхватил из-запояса свой нож, который самолично выточил из кости, найденной в лесу, и сбешенной улыбкой медленно и страшно вспорол себе руку от кисти до локтя. Онстоял перед ней с бешеной улыбкой, кровь хлестала у него из руки, как водаиз крана, и он спросил: "а теперь?" И он еще не успел повалиться, как онапоняла, что он был прав. Был прав всегда, с самого начала. Но она, дура,дура, дура, так и не захотела признать этого... ...а В последний его год, когда она вернулась с каникул, ничего уже небыло. Что-то случилось. Наверное, они уже взяли его в свои руки. Или узналиобо всем и, конечно же, ужаснулись, идиоты. Проклятые разумные кретины. Онпосмотрел сквозь нее и отвернулся. И больше уже не смотрел на нее. Онаперестала существовать для него, как и все остальные. Он утратил свою вещь ипримирился с потерей. А когда он снова вспомнил о ней, все уже былопо-другому. Жизнь уже навсегда перестала быть таинственным лесом, в которомон был владыкой, а она -- самым ценным, что он имел. Они уже началипревращать его, он был уже почти прогрессор, он уже на полпути в другой мир,где предают и мучают друг друга. И видно было, что он стоит на этом путитвердой ногой, он оказался хорошим учеником, старательным и способным. Онписал ей, она не отвечала. Он звал ее, она не откликалась.а Надо было ему неписать и не звать, а приехать самому и отлупить, как встарь, и тогда все,может быть, стало бы по-прежнему. Но он уже больше не был владыкой. Он сталвсего лишь мужчиной, каких было много вокруг, и он перестал ей писать... ...последнее Его письмо, как всегда написанное от руки, -- он признавалтолько письма от руки, никаких кристаллов, никаких магнитных записей, толькоот руки, последнее его письмо пришло как раз оттуда, из-за голубой змеи."стояли звери около двери, -- писал он, -- в них стреляли, они умирали". Ибольше ничего не было в этом его последнем письме...