Кто устанавливает правила игры – государства или глобальные корпорации?

Ночью 2002-го года, когда Луис Инасиу Лула да Силва одержал убедительную победу на президентских выборах в Бразилии, он предупредил сторонников: «До сих пор было легко. А сейчас начинаются трудности». И он не ошибся. Будучи главой левой рабочей партии, да Силва был избран за борьбу с бедностью и перераспределение богатств. Годом ранее партия подготовила документ под названием «Другая Бразилия возможна», где изложила свою предвыборную программу.

Афинские газеты после Европейских парламентских выборов: «В шести странах критикующие неолиберальную глобализацию социалистически-ориентированные группы получили двузначные цифры, в том числе и завоевавшая большинство голосов в Греции Коалиция радикальных левых».

В разделе с заглавием «Необходимый разрыв» говорились следующее: «Что касается внешнего долга, по большей части уже частного, то необходимо будет расторгнуть соглашение с МВФ, чтобы избавить экономическую политику от наложенных на её рост ограничений и защитить таким образом коммерческие интересы бразильцев».

Но на пути к инаугурации Лулы невидимая рука рынка разорвала его предвыборные обещания и оставила страну расхлёбывать последствия своего безрассудного демократического выбора. За три месяца, от победы Лулы до присяги, валюта упала на 30%, из страны утекло $6 млрд горячих денег, а некоторые агентства присвоили Бразилии самые высокие рейтинги долговых рисков в мире.

«Мы в правительстве, но не у власти, — сказал близкий помощник Лулы монах-доминиканец Фрей Бретто. –Сегодняшняя власть – это глобальная власть; это власть крупных компаний, власть финансового капитала».

На сегодняшний день национальные правительства вряд ли могут распространить новости, которые предварительно не были одобрены международным капиталом и его доверенными лицами. Это уже не просто крест, который должны нести правительства; мы все прибиты к этому кресту. Национальное государство было и остаётся основным лицом демократии. Но учитывая масштабы неолиберальной глобализации, государству явно уже не до этого.

«По многим показателем корпорации стали куда более сильными игроками в мировых играх, чем нации, — пишет Бенджамин Барбер в своей книге «Jihad vs McWorld». – Мы называем их многонациональными, но точнее будет назвать их постнациональными, транснациональными или даже антинациональными, потому что они отрицают саму идею наций или любого другого ограничивающего их во времени и пространстве местничества».

Это противоречие отнюдь не ново. Оно существует уже давно, бросает вызов, но практически не встречает препятствий в течение более чем поколения, а политический цинизм между тем растёт.

«Суть кризиса как раз в том, что старое умирает, а новое не может родиться, — утверждал итальянский марксист Антонио Грамши. – За период такого «междуцарствия» появляется великое множество болезненных симптомов».

Недавний успех крайних правых партий на Европейских парламентских выборах показал, насколько болезненными стали симптомы. Националистические и открыто ксенофобские партии получили большинство голосов в трёх странах — Дании, Франции и Великобритании, — и более чем по 10% голосов в ещё пяти. Значение этих побед на выборах в парламент с небольшой реальной властью с учётом очень низкой явки избирателей, возможно, сильно переоценено. Партия независимости Соединённого Королевства набрала только 9% голосов, Национальный фронт – 10,6%, Датская народная партия – 15%. Но тенденцию недооценивать нельзя. За последние 30 лет фашизм и его 57 разновидностей сместились от маргинальной позиции до господствующей тенденции в центральной политической культуре Европы.

Проблема в описании этих партий как расистских даже не в том, что оно неточное, а то, что оно скорее неадекватное. Их привлекательность есть отражение гораздо более широкого спектра обеспокоенности о том, что наша политика и экономика формируются за счёт никому не подконтрольных сил. Налицо дрейф в сторону космополитизма, где до того уверенные в своей относительной безопасности, национальной идентичности и финансовом благополучии граждане исключаются из государственного устройства.

Ответ на эту тревогу – расовая проблематика. Но сами тревоги вполне обоснованы. Всё это время, с протестов в Сиэтле десять лет назад до современного движения «Occupy movement», левые борются всё с тем же кризисом. Недавние выборы продемонстрировали менее впечатляющие, но всё же значительные успехи крайних левых. В шести странах критикующие неолиберальную глобализацию социалистически-ориентированные группы получили двузначные цифры, в том числе и завоевавшая большинство голосов в Греции Коалиция радикальных левых. Они – евроскептики. Тем не менее, движет ими не неприязнь к иностранцам, но стремление к большей демократии в ЕС и большей национальной автономии.

«По всей видимости, понятно, что <…> национализм не только не утратил силы, — утверждал Стюарт Холл в эссе «Our Mongrel Selves». – В политическом плане он не обязательно является реакционной или прогрессивной силой».

Национализм полезен крайним правым для сокрытия их расовой враждебности при весьма размытом различии, он позволяет им казаться более умеренными.

«Наши люди требуют один вид политики: они хотят политику от французов, для французов и с французами, — сказала лидер Национального фронта Марин Ле Пен в своей победной речи. – Они больше не хотят идти на протянутом извне поводке. Происходящее во Франции лишь первая ласточка того, что произойдёт во всех европейских странах – возвращения нации».

Это вряд ли. Каким образом эти партии повернут время вспять и на каком году «остановятся», непонятно. Ни у правых, ни у левых решения для выхода из кризиса нет. Но левые при этом дают большую надежду на создание в будущем более открытого общества, а правые строят свои популистические полномочия на отступлении в не самое лучшее прошлое.

Не имея какой-либо серьёзной стратегии для защиты демократии, правые вместо этого говорят о защите «культуры» — возобновлении «традиций», возведённых в статус «наследия» и представленных как неизменные. И появляется миф о чистоте, которой мешают человеческие «загрязнители» — низкоквалифицированные иммигранты, цыгане, мусульмане. Список можно продолжать – вписывайте кого хотите. Люди, которые бы не подумали о кредитном дефолтном свопе, если бы тот надвинулся и выгнал их из домов, но которые также реальны и узнаваемы, как неолиберальная глобализация – неуловимая безликая сила.

«Меньшинства – это вспышки в серии неопределённостей, служащих связующим звеном между повседневной жизнью и быстрыми её изменениям в глобальном плане, — пишет Арджун Аппадураи в книге «Fear of Small Numbers». – Эта неопределённость усугубляется неспособностью государства обеспечить экономический суверенитет в эпоху глобализации и может привести к отсутствию толерантности к любым отличным от массы чужакам».

Цель подобной нетерпимости меняется в зависимости от контекста – цыгане в Венгрии, румыны в Великобритании, латиноамериканцы в США и мусульмане почти на всём Западе. Но риторика и истинная природа кризиса остаются неизменными. Главными героями предстают местнические силы, но на деле историю пишет глобальная экономика.

Источник перевод для MixedNews — Полина Кормщикова