Обозные Заметки
И я, и дочка –- мы выросли в небольшом городке Бельцы в Бессарабии. Мать вывезла меня еще маленькую в местечко Чинишеуцы в 1940 году, когда Бессарабию от Румынии отобрали и присоединили к России по какому-то там соглашению, о чем я тогда, конечно, не знала и не подозревала. Но не в этом дело.
В 1944, как только Бессарабию освободили, мы туда вернулись из эвакуации.
Но теперь уже в городок Бельцы, тоже на севере Бессарабии.
Бельцы -- небольшой еврейский городок, о котором поют песню сестры Бэрри – «майн штэйталэ Бэлц» - так звучит его название на румынском и идиш.
Население трехязычное: домашние языки – русский и идиш, официальный – при румынах – румынский, который советские велели именовать молдавским и писать на нем кириллицей. Так я до сих пор на нем и пишу, если приходится.
Потом война, эвакуация, а в 44-м обратно. Школа русская, а молдавский как второй иностранный в школе, в жизни он требовался только на базаре.
Это все присказка, а сказка впереди. Одноэтажный дом, в котором мы жили, окнами выходил на центральную улицу, которая, как вы сами можете догадаться, называлась улицей Ленина. Двор – каре из таких же бывших частных домов.
Соседи по коридору – мадам Векслер (бабушка) и мадам Нейман с детьми Борей и Ритой. Во дворе – мадам Лесник, мадам Барышник, мадам… (забыла), аааа! Мадам Богомольник! И их дочка, Адэла и их зять Фима, рыжий такой (жили особняком, в глубине двора). Глава семьи Богомольник был известный дамский портной, шил пальто всему бельцкому бомонду.
-- Кто вам шил пальто? Богомольник? – спрашивала какая-нибудь дама свою знакомую. Это был комплимент, который означал, что пальто сшито очень хорошо.
А напротив -- просто Бетя Львовна и Броня – эти не мадам, потому что они были приезжие, «советские» и их называть «мадам» не полагалось. Они считались евреями второго сорта, так как были заражены вирусом советскости, скандалили между собой, а сын и внук -- Ника -- мог оборвать чужое дерево с абрикосами или просунуть палку в дырку сарая и перебить все баночки, припасенные для «закруток».
Этого Нику они били, а в еврейских семьях бить детей совершенно неприемлемо.
Они как-то умеют воспитывать детей без наказаний и битья, и дети у них раскованные, свободомыслящие, с чувством юмора, родителей любят и почитают. Может, им и делают внушения и выговоры – да наверняка! — но так, чтобы посторонние не слышали: нельзя унижать детей.
В еврейских семьях мужчина – молчаливый кормилец, добытчик, к нему со всем почтением, но всем остальным заправляют женщины и всякими пустяками его не отягощают. Он молчалив, но слово его весомо и обжалованию не подлежит. И вот посему во всех эпизодах у меня действующие лица в основном женщины.
Одно из моих окон выходит на центральную улицу. Я еще сплю или только просыпаюсь -- стук в окно. Не отвечаю, неохота вставать.
– Изольдочка, открой, я знаю, ты дома… Я странный сон видела, хочу тебе рассказать.. .(Молчу).
– Индюка видела, к чему бы это? Придется открыть, так как индюк по ее мнению – это к сердитому мужчине. Это моя приятельница Лиза Сирота, учительница и детская поэтесса, у нее вышло уже два сборника детских стихов в молдавском издательстве. Украинка, женщина приветливая, ласковая и незлобивая. Иногда звонит мне:
-- Какое определение мне придумать к слову паутины? Вот лето, жара и паутинки среди деревьев лица касаются… каких паутин?
-- Шершавых, - говорю, чтобы отвязаться.
-- Ой, верно! Здорово! Именно шершавых! Вешает трубку.
А теперь вот индюк приснился, надо толковать. Открываю.
Под моим окном м-м Барышник караулит молдаванок, которые идут на рынок продавать «курей» и уток. Они несут их за ноги связками вниз головой, крылья растопыренно висят, птицы в каталепсии.
-- Кыт дай? (сколько тебе дать) – спрашивает их м-м Барышник и тянет утку к себе.
-- Чинч (пять)! – отвечает та, отнимая утку. Утка: крррряяя!.
-- Доу (два)! -- Утка оглушительно крякает.
-- Патру! (4) -- отвечает хозяйка и тянет утку к себе. Кррряяя! орет утка.
-- Доу ши жумэтате! (2 с половиной)! Кррряяя!
Сходятся на трех, но я уже не сплю.
Перед Песах старая м-м Векслер-бабушка стучалась ко мне и через дверь спрашивала с неподражаемым акцентом:
- Зельда, вам мацу заказывать? И получала утвердительный ответ.
Потом стучалась м-м Лесник: - Изольда, там живые карпы, вам брать? – Да их чистить не люблю, - отвечала я…-- Ну, я вам почищу... – Тогда брать! – с готовностью соглашалась я.
Я – сова. Встаю поздно, и когда выбираюсь, м-м Векслер, окна которой выходят на солнечную сторону (+35* в тени), стонет:
-- Ой, вэйз мир, такая жара… Ну, где ваш байковый халат?
- Совсем не жарко, - отвечаю я.
- Эта ночь нашли двое замерзших…-- иронизирует соседка.
- А в Израиле еще жарче, - говорю, - вы бы поехали в Израиль?
- Поехала?! Я поползла бы по шпалам! – отвечает м-м Векслер (на дворе 1965 год).
-- Бабушка! – раздается из их квартиры голос Бори. - Рита уже час надевает чУлки!
-- Рита! – кричит не открывая дверь бабушка. - Такая старая девка не может надеть чУлки!
-- Бабушка, Боря кладет мне на голову селедку! – отвечает из-за двери детский голос.
-- Боря! -- кричит бабушка. -- Перестань класть Рите на голову селедку! Ой, вэйз мир, вэйз мир, эти дети сведут меня с ума! Чтоб я уже была там, где ваш дедушка… -- Боооря! Перестань купаться в моей кровИ !!!
Но это все так, без злости, нормальный мирный разговор с беззлобно балующимися детьми, с которыми живут исключительно мирно. Она даже не заглядывает в квартиру – знает, что ничего страшного там не происходит и не произойдет.
-- Вы слышали? – спрашивает меня соседка. – Утром Броня скандалила с мужем (это советские), и Бетя Львовна (теща) что-то кричала на зятя… и она разбила стекло в двери и махала рукой и кричала, что ее убивают...
-- Нет, не слышала, – отвечаю я.
-- Ой, Гот.. – вздыхает соседка.
У местных такого не бывает.
-- Соня, вин гейст? – доноситя со двора.
-- Эээ, иду искать мэциес...
Во дворе жили три кота: Солдат, Васька и Лизка, который вначале считался кошкой, а впоследствии оказался котом. Имя так и осталось. А у меня был рыженький Ицик.
Иногда я выливала перед нашим входом во дворе на асфальт валерьянки, и все дворовые коты лизали ее и потом валялись, тря спины об облизанное место. Шатались, дрались. Пели песни, словом, вели себя как заправские пьянчуги. Кроме Ицика. Он сидел чуть поодаль и с презрением смотрел на этих плебеев. М-м Векслер однажды не вытерпела:
-- А почему вы назвали своего кота Ицик?
-- А он же непьющий, - ответила я, и подозрения о моем антисемитизме у м-м Векслер отпали.
Я работаю в школе, наш химик -- мой хороший приятель, Александр Миронович Перкис, лысоватый такой, и вдруг замечаем, что как-то лысина стала меньше.
-- Саш, - спрашиваю его, - что ты делаешь, у тебя волосы стали погуще?
-- Есть такое средство, - на полном серьезе отвечает он, - «цыгинэ бэбкес» (козьи орешки, или козьи говёшки, но это я узнала позже). -- Пойдешь не в аптеку, а в магазин медицинских товаров, что на Ленинградской, там и спроси… Ну, я и спросила…
-- Кто вам сказал?
-- Александр Миронович, говорю…
-- А-а-а! Гейт аран руз…
Сашка был очень доволен.
-- А гейт аран руз, - спрашиваю у него на другой день, - это что такое?
-- А это, - говорит, - значит «приходите завтра». И хохочет, гад…
Позже, когда он приехал к нам в гости в Ленинград, он как-то между прочим сказал, что он – прямой потомок царя Соломона.
Я опешила.
-- Откуда ты знаешь?
-- По фамилии, - спокойно ответил он... Но объяснить ничего не захотел.Не знаю - правда или иносказательно, или пошутил. Кто его знает... Все может быть -- ему виднее. А вот мы своих предков, кроме деда да бабки, и не знаем...
ПО ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ С ОРКЕСТРОМ
проходила раньше похоронная процессия -- и дальше, дальше, с Шопеном…
Религиозно-национальные похороны, видимо, не разрешались, никогда я не видела черного покрывала с Моген Довид, перемена декораций совершалась уже там, на еврейском кладбище, а пока что по ул. Ленина нельзя было определить национальность усопшего.
М-м Векслер первая подходила к воротам и спрашивала у участника медленно идущей процессии, кого хоронят. Если кого-нибудь из еврейской семьи – все соседи долго выясняли, кем и кому приходится усопший, пусть ему земля будет пухом, хороший человек был, и медленно печально расходились по своим кухням, сокрушенно покачивая головами и скорбно вздыхая.
На церемонию похорон не-еврея - гоя реагировали короче: тут же возвращались в свои кухни чистить рыбу и начинять шейку. Это был другой мир, который их не касался.
– Что ты помнишь из эпизодов про бельцких обывателей, вообще про Бельцы? Напомни…
– подумать надо...
Ээээ... Да так, вообще-то ничего конкретного. Ну, Александр Семенович Мейлихзон - этого ты и сама помнишь... Его можно доооолго описывать... Как-то я сказала при нем что-то про А.К. Толстого, он и загремел: "Бунт в Ватикане!" (зачел полстиха) - и трубно захохотал, потом зачел "Казаки и поляки..." из «Истории государства Российского» и тоже хохотал... Любую оперу мог "напеть", языков кучу знал - несомненно знал и иврит, и в ешиве учился. Но не рассказывал. Время было не то.
Про него отдельно писать нужно. Гекзаметром… Чего только стоило, когда он что-то вспоминал из своей разнообразной жизни, и вдруг вмешивалась его жена, его дорогая Сонечка:
-Ася, ну что ты. Это же было еще до Первой мировой!
Мы просто столбенели от этого.
И очень я довольна, что успела принести ему почитать только что вышедшего тогда «Мастера и Маргариту» и приволокла магнитофон с бобиной Jesus Christ Superstar. Он оценил и то и другое вполне!
Вообще это был человек того же типа, что Тимофеев-Ресовский. Зубр. Учился он в Ясском университете, и на каком-то курсе был один! Один студент был, и ему читали лекции по полной программе…
Только советская власть ему хода не дала: чуждый элемент, 5 графа, сиди и не высовывайся. Правда, Сонечка его считала, что не советская власть, а преферанс…
А еще вот что помню: Яков Наумыч, историк, как же фамилия, еще сын у него был, дочка красавица-умница (Чара, ааааа! Ну как же, Линденбойм!) - кажется жена у него была какая-то его родственница... Агаа.....! Значит что? Значит, они были правоверные все! Иначе зачем на родственнице жениться? Значит, они хупу делали?
А они все ее делали! Мы ничего не знали! И песни пели промеж себя, аф дем припечек. Фрейлехс. Без нас... Параллельной жизнью. Имена у всех были еврейские (это я знала). Только не надо злобиться - вот мол какие обособленные. Ну и что? почему они обязаны пускать кого-то в свой еврейский мир? Плохого они нам не делали, это точно. А что хотели жить там, внутри, со своей Торой, ребе, хахамом и шойхетом - это их дело... Ведь надо признать, что были у них основания для эээ ...мягко говоря неудовольствия на гоев (коммуняк). И преследовали за справление религиозных ритуалов тоже огого.
А я насколько равнодушна к православным ритуалам (а официальное сексотское и зажратое Православие так просто терпеть не могу!), настолько уважаю еврейско-иудейские ритуалы и заповеди как УНИКАЛЬНОЕ (и как оказалось = действенное) средство сохранения нации в суперэкстремальных условиях в течение двух ТЫСЯЧ лет!
Так вернемся к бельцким аидам. Вот хотя б тот же Яков Наумович Линденбойм. Он был узником какого-то Бухенвальда или Аушвица. Точно не знаю. Человек такое прошел!... Его просто сжечь не успели - печи были перегружены.
И что? Может быть, ему платили пенсию повышенную и пр.? Щас. Спасибо, что не сослали... Бабушка мне рассказывала, что он раз за разом подавал в партию (веяние времени или завучем хотел стать... это для Гоголя ситуация, да...) - и его каждый раз не принимали, говоря: а почему ты, еврей, выжил в лагере? Подозрительно!…
Подозрительно... (Хотя если уж подозрительно, то как раз и то, что не сослали наши...) Он должен был быть молодым тогда, в лагере. он, мне кажется, моложе бабушки был – сын - был мой ровесник, а Чара всего на.лет 5-7 старше меня.
Меня это тогда ужасно травмировало. Жалко было Яшку Наумыча.
А говорила это на собраниях Зинаида. Директриса-змея. Помнишь ее? Бабушку третировала всяко. У нее еще сестра была, Саша-портниха, не злобная, тихая библиотекарша. Фамилию ихнюю не припомню, а отчество у них - Анфимьяновны, редкое.
– Фамилия Дитятины, а муж у Зинаиды был Маслов, наш физкультурник. Он Зинаиду бил.
Бабушка еще дома насмешливо рассуждала :
– Не понимаю, как это может быть, чтобы беспартийный бил члена партии?
- Они хоть и не еврейки, но напишу: Рассказывала ли, не помню. Дело было лет уже 7 назад, мистика: гуляли мы по Одессе, и нашли букет тюльпанов, новый свежий букет. Мы его и взяли. А оказалось, что там четное число цветов, и было это в поминальное воскресенье (когда водку на кладбище жрут). Ну, то есть покойнику кто-то нес да не донес. А покойничье брать нельзя, ну да я же материалистка-атеистка несгибаемая, как рэльс.
И что ты думаешь, в тот же день являются ко мне две мойры с того света, страшнющие, древние, сморщенные - пером не описать... Кто? Та Саша Анфимьяновна и Ольга Гончарова (вот фамилия досталась карге!) - пришли бабушку помянуть!
Елы, грубо говоря, палы, я просто осатанела от них, а главное еле отбилась: немедленно хотели идти на кладбище! Сидели три часа, рассказывали мне какие-то мумийные сушеные "новости"... Одно мне понравилось: про Зинаиду, что у нее сенилия, ни черта не соображает совсем. Саша (бедная!) слезилась: ну за что ей такое, ведь такая была святая, никому зла не сделала, ни-ко-му...
Я смолчала про плакавшую от ее придирок бабушку, не стала напоминать альбом, который завела Зинаида в школе, и ей туда учителя должны были эклоги и оды писать: "Вы - эталон!"
Это Яшка Наумыч написал про эталон, но бдительность ее все равно не победил, кажется... Гоголь - нет, Гоголь не осилит... как выживал еврей.
Есть специальная молитва такая - Коль Нидрей, "Все обеты" - в Йом Кипур снимаются с еврея все обеты, данные по принуждению и для спасения жизни...
А потом, когда эти эринии ушли, и я на голову себе холодной воды полила, я поняла: это же тот покойник, сквалыга, чьи цветы, нажаловался ТАМ бабушке... И она наслала мне гарпий этих... Вот и не верь. До сих пор, как вспомню их, оторопь берет, до чего жуткие старухи...
Помню старинную кирпичную школу, где директорствовала Зинаида в пору своего расцвета. Здание осталось от румынской гимназии – мраморные полы с черной полосой посередине, высокие окна, чистота и чинность. Во время урока – тишина мертвая… Директрисы все боялись до судорог. Школа была образцово-показушная, передовая, а это значило, что там терроризировали учеников ношением формы и оголтело бросались на все модные пэдагогические веяния и методы. Которые очень скоро, конечно, оказывались пшиком. В те поры, как я училась в начальных классах, помню два сумасшествия – «комментированное письмо» (ученик пишет упражнение и читает его вслух, всего делов-то!), и увлечение «стендами». В коридорах стояли огромные стеклянные такие витрины, а в них пылилось «творчество» учеников – поделки, вышивки, рисунки.
Атмосфера в школе была почти гимназическая – банты только черные, на праздник – белые, никаких кофточек поверх форменного платья (а в мраморном здании было жутко холодно! Поэтому бабушка всовывала мне шерстяную кофту под платье, и она немилосердно кололась). Помню, как старшеклассница явилась в школу завитая и ее волокли под кран – мыть голову, смывать разврат! И бесконечные сборы, линейки навытяжку… Внести знамя! Трамтрамтрамтрррррррррррррам – барабаны, тутудутУУУУУУУ – горны (чтоб им!…) и несут навытяжку, вскидывая ноги, как фашисты на параде, знамя – роскошное, тяжелое, бархатное, с кистями. Как знамя полка.
После 4 класса меня перевели в 6-ю школу, не показушную и не образцовую. Господи, как я вздохнула, как полюбила ее! Школа-то была хорошая – учили хорошо. Я до сих пор терроризирую своих детей тем, что помню, что мы учили в каком классе! Что говорить, если в моем выпуске с золотой медалью вышло 7 (семь) учеников! А вот упоения общественной работой не было - отбывали собрания «для галочки» и все тут. Никаких методов, никаких стендов..
В связи с этим я всегда удивляюсь вот чему. Советская школа постоянно была в горячке от каких-то идей, от каких-то педагогов-самородков – одни писали книги о проникновении в детскую душу, другие изобретали чудернацкие приемы… А выходили оттуда в массе в общем-то невежды. И историю мы как следует не знаем, и языки – совсем никак. Ну разве что математику-физику еще туда-сюда... А вот как почитать про царские гимназии – хоть Кассиля, хоть Чуковского, хоть Паустовского, да много кого! – учителя гимназий все какие-то уроды да монстры. Никаких приемов, чуть что – единица! Вон из класса! И сплошная зубрежка. Никакой методики-педагогики. А выходили оттуда блестяще образованные люди: и гвельфа с гибеллином не спутают, и латынь-греческий знают, не говоря уж о 3-4 современных языках… Вот почему ж такое, а?
Да, так про евреев. Ну, про Векслер и Розу ты и сама помнишь. Мадам Лесник (толстая) и мадам Барышник (худая). У мадам Барышник еще бабка была жива -- её мать, или кто, но древняя и сушеная, как лист. Летом Барышник ее выводила, сажала в кресло возле дома во дворе. Старушка сидела в кресле молча, но, кажется, соображала. Что-то в этом было трогательное, вечное...
Мадам Барышник заботилась, разговаривала с ней. На идиш говорили. Жалко, сочный такой был язык.
Нет, не помню я ничего. Напишешь мумуар - пришли почитать.
- Когда мы впервые привезли катушку (магнитофоны тогда были катушечные) с песнями сестер Бэрри, позвали слушать всех соседей. Они слушали все молча, но с таким чувством.. Когда катушка закончилась, м-м Лесник сказала:
-- Если бы я вас не стеснялась, я бы плакала...
Анна Файн
Прабабушке
Набить подушки пухом чистых куриц,
Кошерных куриц - в Умани иль Сумах,
Их сладко было в ту субботу кушать,
Домой с базара принесенных в сумках.
Невесткину стряпню ты хвалишь громко,
А про себя вздыхаешь обреченно:
Нет, не понять надменному потомку
Старинных таинств кугеля и чолнта.
Прабабушка, мне не сыскать погоста,
Где кадиш над тобой читает липа.
Твое лицо задумчиво и просто
Покоится в тени дагерротипа.
Сегодня солнце. С моря тянет ветер,
Белье вздувая, словно мехи кузниц.
Я на окне сушу подушки эти,
Набитые пером столетних куриц.
На юге летние ночи теплые, черные, звездные, луна светит, как сумасшедшая, жары нет, все дела сделаны. Во двор выносятся маленькие скамеечки и женщины усаживаются каждая у своего входа. Идет неспешный разговор, и то и дело слышится: а хосн из шеен…, а ингалэ шеен…, а мэйдалэ шеен…
-- А сын ыв институте учится на все пятерки, профессор его так любит, и после окончания оставляет у себя на кафедре…
-- А мой зять – он же занимает такой большой пооост – он же главный технолог ыв завод…
-- А мне завтра надо проведать золовку, она что-то болеет... наверно сэрдце.. Вчера у нее было два сердечных приступа: один запорный, другой поносный.. (на полном серьезе, с большим сочувствием!) Все родные красивые, все умные…
А у русских? Зять сволочь, муж идиот, сын пьет, внук хулиган, невестка блядь…
И что смешно – ведь все так и есть!
Соседка Надя (шикса) интересуется:
-- А почему называется «синагога», в честь кого?
-- Наверно, в честь синего Гоги, - отвечает мадам Векслер, чтобы отвязаться.
Однажды летом в 1949 г. была у подруги – одноклассницы и узнала: есть сведения, что «будут поднимать»... Это означало – высылать... Мальчик, с которым она дружила, пришел сказать, что родители отсылают его к родным в Среднюю Азию на пока... уезжает сегодня же...
Действительно, вечером мать сказала, что ночевать не будет, придет завтра.
Назавтра проснулись – совершилось. Кого-то ночью на машинах вывезли с ручной кладью, только что можно взять с собой. Мать сказала: таких бедняков выселяли – нищету одну. Кого с окраин из хаток, кого из землянок.. молдован, из местных.
Из знакомых никого не тронули – это ж не Россия. Я так понимаю – выслали кому нечего терять. Как было в других городках и селах – не знаю, об этом боялись говорить. И только в 90-х годах в журнале прочла воспоминания какой-то сельской молдаванки (ааа! Керсновской!), отправленной с семьей в Сибирь. Ни с того ни с сего приехали ночью, велели собраться, на поезд с конвоем – и в Сибирь, там в глухомань, в колхоз однако ж, на землю. Выжили.
- Кто выжил, а кто и нет… Кто б считал?
Вообще в городке интеллигенции молдавской почти не было. Была одна средняя школа молдавская и две молдавских начальных. Учителя, естественно, в основном евреи – они же трехъязычные. Но в молдавские школы мало кто шел, не хотели, все хотели учиться в русских школах, понимали, что они в России надолго. При их жизни – навсегда.
ВУЗы были вначале только в столице – в Кишиневе: Университет, медицинский институт, педагогический институт, сельхозинститут, много РУ (ремесленных училищ) и техникумы медицинские. Обучение – на молдавском и русском языках – кто как хочет.
Все документы на двух языках.
Поэтому когда Снегур, первый президент независимой Молдовы, прямо по телевизору мне сказал, что молдавский язык при советской власти был запрещен – я аж подскочила: у меня все документы двухязычные...
- И у меня тоже.
Вскоре открылся Педагогический институт. В Бельцах специалисты во всех вузах были почему-то в основном из Ленинградских вузов. Как нам объяснили – это те, которые, вернувшись из эвакуации, не устроились в Л-де на работу, так как сократилось число студентов в восстановленных после блокады вузах Л-да. Остальные из Молдавии приднестровской, наверно. Так что преподавание было на высоте. Такие предметы, как история молдавской (фактически румынской) литературы, читали на молдавском языке.
Преподаватель, помню, такой красавец, фамилия Левит (!), голос поставленный с картавинкой:
– Лите' ату' а молдовеняскэ а'е ма'е ынсэмнэтате ын дизволта'я обштий оаменеск...[1]
Вначале, в 1944 году, при получении документов кое-кто из молдаван записались русскими. Через пару лет усекли: в первую очередь в ВУЗы принимают молдаван – они были первым сортом. На оставшиеся места – остальных. Это второй сорт. Поэтому «остальным» приходилось учиться и сдавать экзамены ОООЧЕНЬ хорошо, чтобы поступить и учиться дальше. Вот тут-то местные уроженцы и сообразили, что в документах лучше иметь «молдаванин (ка)». Шутка такая была: «Мама рус, папа – рус, а Иван – молдаван». Так что бунтовать против дискриминации должны были как раз мы...
Что же это за язык такой – молдавский? Никакого молдавского языка не существует в природе. Есть румынский язык. Если на нем пишут кириллицей – это молдавский...
В средних русских школах было два иностранных: по выбору – немецкий или французский и – обязательно – молдавский.
Французский преподавали местные учителя, которые при румынах его в гимназиях вели. Учили так – по старой памяти – что после окончания школы мы могли на нем разговаривать.
Позже, через несколько лет, ввели и английский.
А разговорный румынский (или молдавский – как хотите) – нужен был на базаре, надо же было объясняться, там торговали селяне, многие (но не все!) не знали русского.
(Теперь давайте опустим те пару лет, когда на улицах собирали опухшие трупы, опустим пока и на время забудем... Потом расскажу).
Базары были интересные: обилие овощей, фруктов, кур живых и разделанных сегодня утром — отдельно курица, отдельно потрошки, отдельно лапки, шейка, голова.
Утки – помните – крррря!!! Гуси, разделанные молоденькие барашки (шкурки с них – это каракуль!), молочные продукты всевозможные, но особенно, ОСОБЕННО -- брынза, урда, каш. Это разновидности брынзы: соленая, малосольная, совсем несоленая в виде прессованного творога и почему-то обязательно в форме шара. Каш.
Спросить: «Это коровья брынза?» было оскорблением или по меньшей мере обидой. Потому что коровья – это наглая подделка, до которой ни один уважаемый селянин не опускался. Сметана, сливки... Синенькие. Перцы. Гогошары. Только ради бога не путайте перцы с гогошарами!
- Гогошары – те же перцы, только шарообразные, мясистые. В форме тыковки. Красные, оранжевые, зеленые. Ужасно вкусные в маринованном виде…
Мука кукурузная: мамалыга – молдаванский хлеб: с ней едят борщ (как мы – с хлебом), она – второе: в одной миске шар горячей мамалыги, в другой – растопленное сливочное масло, в третьей – раскрошенная соленая брынза. Вы отламываете кусок мамалыги, макаете его в миску с маслом, потом макаете в миску с брынзой – и отправляете в рот... Вкус специфицкий.... Не запрещается облизать пальчики -- на самом деле, а не фигурально.
А фрукты? Сливы, абрикосы, жардели (ради всего святого – не путать с абрикосами! Хотя это их младшая сестра-золушка)
Виноград. Нет, так: ВИНОГРАД. Вы покупаете не виноград. Вы покупаете Изабеллу, или Лидию, или Мускат, или Дамский пальчик, или Европейский, или Негру де Пуркарь,... Не спешите – перепробуйте все, он из разных районов, где-то было больше солнца, где-то меньше, а то и вовсе пару дождей не вовремя.
Следующий ряд – мужчины, перед каждым на длинном прилавке бочоночек. Маленький, литра на 4, из него из верхнего отверстия свисает резиновая трубка. Рядом стакан. Это молодое вино. Сначала осведомитесь: Лидия? Мускат? Чаще всего раннее – это гибрид. Вам так и скажут. И нальют полстакана попробовать. Спокойно!
Продавец берет свободный конец в рот, втягивает в себя воздух и почувствовав, что вино пошло, быстро перемещает шланг в стакан. А теперь пробуйте. Не смущайтесь, так и говорите, что попробуете еще у соседа, вон там – никаких претензий. Выберете -- вам нальют в вашу литровую или каку
В 1944, как только Бессарабию освободили, мы туда вернулись из эвакуации.
Но теперь уже в городок Бельцы, тоже на севере Бессарабии.
Бельцы -- небольшой еврейский городок, о котором поют песню сестры Бэрри – «майн штэйталэ Бэлц» - так звучит его название на румынском и идиш.
Население трехязычное: домашние языки – русский и идиш, официальный – при румынах – румынский, который советские велели именовать молдавским и писать на нем кириллицей. Так я до сих пор на нем и пишу, если приходится.
Потом война, эвакуация, а в 44-м обратно. Школа русская, а молдавский как второй иностранный в школе, в жизни он требовался только на базаре.
Это все присказка, а сказка впереди. Одноэтажный дом, в котором мы жили, окнами выходил на центральную улицу, которая, как вы сами можете догадаться, называлась улицей Ленина. Двор – каре из таких же бывших частных домов.
Соседи по коридору – мадам Векслер (бабушка) и мадам Нейман с детьми Борей и Ритой. Во дворе – мадам Лесник, мадам Барышник, мадам… (забыла), аааа! Мадам Богомольник! И их дочка, Адэла и их зять Фима, рыжий такой (жили особняком, в глубине двора). Глава семьи Богомольник был известный дамский портной, шил пальто всему бельцкому бомонду.
-- Кто вам шил пальто? Богомольник? – спрашивала какая-нибудь дама свою знакомую. Это был комплимент, который означал, что пальто сшито очень хорошо.
А напротив -- просто Бетя Львовна и Броня – эти не мадам, потому что они были приезжие, «советские» и их называть «мадам» не полагалось. Они считались евреями второго сорта, так как были заражены вирусом советскости, скандалили между собой, а сын и внук -- Ника -- мог оборвать чужое дерево с абрикосами или просунуть палку в дырку сарая и перебить все баночки, припасенные для «закруток».
Этого Нику они били, а в еврейских семьях бить детей совершенно неприемлемо.
Они как-то умеют воспитывать детей без наказаний и битья, и дети у них раскованные, свободомыслящие, с чувством юмора, родителей любят и почитают. Может, им и делают внушения и выговоры – да наверняка! — но так, чтобы посторонние не слышали: нельзя унижать детей.
В еврейских семьях мужчина – молчаливый кормилец, добытчик, к нему со всем почтением, но всем остальным заправляют женщины и всякими пустяками его не отягощают. Он молчалив, но слово его весомо и обжалованию не подлежит. И вот посему во всех эпизодах у меня действующие лица в основном женщины.
Одно из моих окон выходит на центральную улицу. Я еще сплю или только просыпаюсь -- стук в окно. Не отвечаю, неохота вставать.
– Изольдочка, открой, я знаю, ты дома… Я странный сон видела, хочу тебе рассказать.. .(Молчу).
– Индюка видела, к чему бы это? Придется открыть, так как индюк по ее мнению – это к сердитому мужчине. Это моя приятельница Лиза Сирота, учительница и детская поэтесса, у нее вышло уже два сборника детских стихов в молдавском издательстве. Украинка, женщина приветливая, ласковая и незлобивая. Иногда звонит мне:
-- Какое определение мне придумать к слову паутины? Вот лето, жара и паутинки среди деревьев лица касаются… каких паутин?
-- Шершавых, - говорю, чтобы отвязаться.
-- Ой, верно! Здорово! Именно шершавых! Вешает трубку.
А теперь вот индюк приснился, надо толковать. Открываю.
Под моим окном м-м Барышник караулит молдаванок, которые идут на рынок продавать «курей» и уток. Они несут их за ноги связками вниз головой, крылья растопыренно висят, птицы в каталепсии.
-- Кыт дай? (сколько тебе дать) – спрашивает их м-м Барышник и тянет утку к себе.
-- Чинч (пять)! – отвечает та, отнимая утку. Утка: крррряяя!.
-- Доу (два)! -- Утка оглушительно крякает.
-- Патру! (4) -- отвечает хозяйка и тянет утку к себе. Кррряяя! орет утка.
-- Доу ши жумэтате! (2 с половиной)! Кррряяя!
Сходятся на трех, но я уже не сплю.
Перед Песах старая м-м Векслер-бабушка стучалась ко мне и через дверь спрашивала с неподражаемым акцентом:
- Зельда, вам мацу заказывать? И получала утвердительный ответ.
Потом стучалась м-м Лесник: - Изольда, там живые карпы, вам брать? – Да их чистить не люблю, - отвечала я…-- Ну, я вам почищу... – Тогда брать! – с готовностью соглашалась я.
Я – сова. Встаю поздно, и когда выбираюсь, м-м Векслер, окна которой выходят на солнечную сторону (+35* в тени), стонет:
-- Ой, вэйз мир, такая жара… Ну, где ваш байковый халат?
- Совсем не жарко, - отвечаю я.
- Эта ночь нашли двое замерзших…-- иронизирует соседка.
- А в Израиле еще жарче, - говорю, - вы бы поехали в Израиль?
- Поехала?! Я поползла бы по шпалам! – отвечает м-м Векслер (на дворе 1965 год).
-- Бабушка! – раздается из их квартиры голос Бори. - Рита уже час надевает чУлки!
-- Рита! – кричит не открывая дверь бабушка. - Такая старая девка не может надеть чУлки!
-- Бабушка, Боря кладет мне на голову селедку! – отвечает из-за двери детский голос.
-- Боря! -- кричит бабушка. -- Перестань класть Рите на голову селедку! Ой, вэйз мир, вэйз мир, эти дети сведут меня с ума! Чтоб я уже была там, где ваш дедушка… -- Боооря! Перестань купаться в моей кровИ !!!
Но это все так, без злости, нормальный мирный разговор с беззлобно балующимися детьми, с которыми живут исключительно мирно. Она даже не заглядывает в квартиру – знает, что ничего страшного там не происходит и не произойдет.
-- Вы слышали? – спрашивает меня соседка. – Утром Броня скандалила с мужем (это советские), и Бетя Львовна (теща) что-то кричала на зятя… и она разбила стекло в двери и махала рукой и кричала, что ее убивают...
-- Нет, не слышала, – отвечаю я.
-- Ой, Гот.. – вздыхает соседка.
У местных такого не бывает.
-- Соня, вин гейст? – доноситя со двора.
-- Эээ, иду искать мэциес...
Во дворе жили три кота: Солдат, Васька и Лизка, который вначале считался кошкой, а впоследствии оказался котом. Имя так и осталось. А у меня был рыженький Ицик.
Иногда я выливала перед нашим входом во дворе на асфальт валерьянки, и все дворовые коты лизали ее и потом валялись, тря спины об облизанное место. Шатались, дрались. Пели песни, словом, вели себя как заправские пьянчуги. Кроме Ицика. Он сидел чуть поодаль и с презрением смотрел на этих плебеев. М-м Векслер однажды не вытерпела:
-- А почему вы назвали своего кота Ицик?
-- А он же непьющий, - ответила я, и подозрения о моем антисемитизме у м-м Векслер отпали.
Я работаю в школе, наш химик -- мой хороший приятель, Александр Миронович Перкис, лысоватый такой, и вдруг замечаем, что как-то лысина стала меньше.
-- Саш, - спрашиваю его, - что ты делаешь, у тебя волосы стали погуще?
-- Есть такое средство, - на полном серьезе отвечает он, - «цыгинэ бэбкес» (козьи орешки, или козьи говёшки, но это я узнала позже). -- Пойдешь не в аптеку, а в магазин медицинских товаров, что на Ленинградской, там и спроси… Ну, я и спросила…
-- Кто вам сказал?
-- Александр Миронович, говорю…
-- А-а-а! Гейт аран руз…
Сашка был очень доволен.
-- А гейт аран руз, - спрашиваю у него на другой день, - это что такое?
-- А это, - говорит, - значит «приходите завтра». И хохочет, гад…
Позже, когда он приехал к нам в гости в Ленинград, он как-то между прочим сказал, что он – прямой потомок царя Соломона.
Я опешила.
-- Откуда ты знаешь?
-- По фамилии, - спокойно ответил он... Но объяснить ничего не захотел.Не знаю - правда или иносказательно, или пошутил. Кто его знает... Все может быть -- ему виднее. А вот мы своих предков, кроме деда да бабки, и не знаем...
ПО ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ С ОРКЕСТРОМ
проходила раньше похоронная процессия -- и дальше, дальше, с Шопеном…
Религиозно-национальные похороны, видимо, не разрешались, никогда я не видела черного покрывала с Моген Довид, перемена декораций совершалась уже там, на еврейском кладбище, а пока что по ул. Ленина нельзя было определить национальность усопшего.
М-м Векслер первая подходила к воротам и спрашивала у участника медленно идущей процессии, кого хоронят. Если кого-нибудь из еврейской семьи – все соседи долго выясняли, кем и кому приходится усопший, пусть ему земля будет пухом, хороший человек был, и медленно печально расходились по своим кухням, сокрушенно покачивая головами и скорбно вздыхая.
На церемонию похорон не-еврея - гоя реагировали короче: тут же возвращались в свои кухни чистить рыбу и начинять шейку. Это был другой мир, который их не касался.
– Что ты помнишь из эпизодов про бельцких обывателей, вообще про Бельцы? Напомни…
– подумать надо...
Ээээ... Да так, вообще-то ничего конкретного. Ну, Александр Семенович Мейлихзон - этого ты и сама помнишь... Его можно доооолго описывать... Как-то я сказала при нем что-то про А.К. Толстого, он и загремел: "Бунт в Ватикане!" (зачел полстиха) - и трубно захохотал, потом зачел "Казаки и поляки..." из «Истории государства Российского» и тоже хохотал... Любую оперу мог "напеть", языков кучу знал - несомненно знал и иврит, и в ешиве учился. Но не рассказывал. Время было не то.
Про него отдельно писать нужно. Гекзаметром… Чего только стоило, когда он что-то вспоминал из своей разнообразной жизни, и вдруг вмешивалась его жена, его дорогая Сонечка:
-Ася, ну что ты. Это же было еще до Первой мировой!
Мы просто столбенели от этого.
И очень я довольна, что успела принести ему почитать только что вышедшего тогда «Мастера и Маргариту» и приволокла магнитофон с бобиной Jesus Christ Superstar. Он оценил и то и другое вполне!
Вообще это был человек того же типа, что Тимофеев-Ресовский. Зубр. Учился он в Ясском университете, и на каком-то курсе был один! Один студент был, и ему читали лекции по полной программе…
Только советская власть ему хода не дала: чуждый элемент, 5 графа, сиди и не высовывайся. Правда, Сонечка его считала, что не советская власть, а преферанс…
А еще вот что помню: Яков Наумыч, историк, как же фамилия, еще сын у него был, дочка красавица-умница (Чара, ааааа! Ну как же, Линденбойм!) - кажется жена у него была какая-то его родственница... Агаа.....! Значит что? Значит, они были правоверные все! Иначе зачем на родственнице жениться? Значит, они хупу делали?
А они все ее делали! Мы ничего не знали! И песни пели промеж себя, аф дем припечек. Фрейлехс. Без нас... Параллельной жизнью. Имена у всех были еврейские (это я знала). Только не надо злобиться - вот мол какие обособленные. Ну и что? почему они обязаны пускать кого-то в свой еврейский мир? Плохого они нам не делали, это точно. А что хотели жить там, внутри, со своей Торой, ребе, хахамом и шойхетом - это их дело... Ведь надо признать, что были у них основания для эээ ...мягко говоря неудовольствия на гоев (коммуняк). И преследовали за справление религиозных ритуалов тоже огого.
А я насколько равнодушна к православным ритуалам (а официальное сексотское и зажратое Православие так просто терпеть не могу!), настолько уважаю еврейско-иудейские ритуалы и заповеди как УНИКАЛЬНОЕ (и как оказалось = действенное) средство сохранения нации в суперэкстремальных условиях в течение двух ТЫСЯЧ лет!
Так вернемся к бельцким аидам. Вот хотя б тот же Яков Наумович Линденбойм. Он был узником какого-то Бухенвальда или Аушвица. Точно не знаю. Человек такое прошел!... Его просто сжечь не успели - печи были перегружены.
И что? Может быть, ему платили пенсию повышенную и пр.? Щас. Спасибо, что не сослали... Бабушка мне рассказывала, что он раз за разом подавал в партию (веяние времени или завучем хотел стать... это для Гоголя ситуация, да...) - и его каждый раз не принимали, говоря: а почему ты, еврей, выжил в лагере? Подозрительно!…
Подозрительно... (Хотя если уж подозрительно, то как раз и то, что не сослали наши...) Он должен был быть молодым тогда, в лагере. он, мне кажется, моложе бабушки был – сын - был мой ровесник, а Чара всего на.лет 5-7 старше меня.
Меня это тогда ужасно травмировало. Жалко было Яшку Наумыча.
А говорила это на собраниях Зинаида. Директриса-змея. Помнишь ее? Бабушку третировала всяко. У нее еще сестра была, Саша-портниха, не злобная, тихая библиотекарша. Фамилию ихнюю не припомню, а отчество у них - Анфимьяновны, редкое.
– Фамилия Дитятины, а муж у Зинаиды был Маслов, наш физкультурник. Он Зинаиду бил.
Бабушка еще дома насмешливо рассуждала :
– Не понимаю, как это может быть, чтобы беспартийный бил члена партии?
- Они хоть и не еврейки, но напишу: Рассказывала ли, не помню. Дело было лет уже 7 назад, мистика: гуляли мы по Одессе, и нашли букет тюльпанов, новый свежий букет. Мы его и взяли. А оказалось, что там четное число цветов, и было это в поминальное воскресенье (когда водку на кладбище жрут). Ну, то есть покойнику кто-то нес да не донес. А покойничье брать нельзя, ну да я же материалистка-атеистка несгибаемая, как рэльс.
И что ты думаешь, в тот же день являются ко мне две мойры с того света, страшнющие, древние, сморщенные - пером не описать... Кто? Та Саша Анфимьяновна и Ольга Гончарова (вот фамилия досталась карге!) - пришли бабушку помянуть!
Елы, грубо говоря, палы, я просто осатанела от них, а главное еле отбилась: немедленно хотели идти на кладбище! Сидели три часа, рассказывали мне какие-то мумийные сушеные "новости"... Одно мне понравилось: про Зинаиду, что у нее сенилия, ни черта не соображает совсем. Саша (бедная!) слезилась: ну за что ей такое, ведь такая была святая, никому зла не сделала, ни-ко-му...
Я смолчала про плакавшую от ее придирок бабушку, не стала напоминать альбом, который завела Зинаида в школе, и ей туда учителя должны были эклоги и оды писать: "Вы - эталон!"
Это Яшка Наумыч написал про эталон, но бдительность ее все равно не победил, кажется... Гоголь - нет, Гоголь не осилит... как выживал еврей.
Есть специальная молитва такая - Коль Нидрей, "Все обеты" - в Йом Кипур снимаются с еврея все обеты, данные по принуждению и для спасения жизни...
А потом, когда эти эринии ушли, и я на голову себе холодной воды полила, я поняла: это же тот покойник, сквалыга, чьи цветы, нажаловался ТАМ бабушке... И она наслала мне гарпий этих... Вот и не верь. До сих пор, как вспомню их, оторопь берет, до чего жуткие старухи...
Помню старинную кирпичную школу, где директорствовала Зинаида в пору своего расцвета. Здание осталось от румынской гимназии – мраморные полы с черной полосой посередине, высокие окна, чистота и чинность. Во время урока – тишина мертвая… Директрисы все боялись до судорог. Школа была образцово-показушная, передовая, а это значило, что там терроризировали учеников ношением формы и оголтело бросались на все модные пэдагогические веяния и методы. Которые очень скоро, конечно, оказывались пшиком. В те поры, как я училась в начальных классах, помню два сумасшествия – «комментированное письмо» (ученик пишет упражнение и читает его вслух, всего делов-то!), и увлечение «стендами». В коридорах стояли огромные стеклянные такие витрины, а в них пылилось «творчество» учеников – поделки, вышивки, рисунки.
Атмосфера в школе была почти гимназическая – банты только черные, на праздник – белые, никаких кофточек поверх форменного платья (а в мраморном здании было жутко холодно! Поэтому бабушка всовывала мне шерстяную кофту под платье, и она немилосердно кололась). Помню, как старшеклассница явилась в школу завитая и ее волокли под кран – мыть голову, смывать разврат! И бесконечные сборы, линейки навытяжку… Внести знамя! Трамтрамтрамтрррррррррррррам – барабаны, тутудутУУУУУУУ – горны (чтоб им!…) и несут навытяжку, вскидывая ноги, как фашисты на параде, знамя – роскошное, тяжелое, бархатное, с кистями. Как знамя полка.
После 4 класса меня перевели в 6-ю школу, не показушную и не образцовую. Господи, как я вздохнула, как полюбила ее! Школа-то была хорошая – учили хорошо. Я до сих пор терроризирую своих детей тем, что помню, что мы учили в каком классе! Что говорить, если в моем выпуске с золотой медалью вышло 7 (семь) учеников! А вот упоения общественной работой не было - отбывали собрания «для галочки» и все тут. Никаких методов, никаких стендов..
В связи с этим я всегда удивляюсь вот чему. Советская школа постоянно была в горячке от каких-то идей, от каких-то педагогов-самородков – одни писали книги о проникновении в детскую душу, другие изобретали чудернацкие приемы… А выходили оттуда в массе в общем-то невежды. И историю мы как следует не знаем, и языки – совсем никак. Ну разве что математику-физику еще туда-сюда... А вот как почитать про царские гимназии – хоть Кассиля, хоть Чуковского, хоть Паустовского, да много кого! – учителя гимназий все какие-то уроды да монстры. Никаких приемов, чуть что – единица! Вон из класса! И сплошная зубрежка. Никакой методики-педагогики. А выходили оттуда блестяще образованные люди: и гвельфа с гибеллином не спутают, и латынь-греческий знают, не говоря уж о 3-4 современных языках… Вот почему ж такое, а?
Да, так про евреев. Ну, про Векслер и Розу ты и сама помнишь. Мадам Лесник (толстая) и мадам Барышник (худая). У мадам Барышник еще бабка была жива -- её мать, или кто, но древняя и сушеная, как лист. Летом Барышник ее выводила, сажала в кресло возле дома во дворе. Старушка сидела в кресле молча, но, кажется, соображала. Что-то в этом было трогательное, вечное...
Мадам Барышник заботилась, разговаривала с ней. На идиш говорили. Жалко, сочный такой был язык.
Нет, не помню я ничего. Напишешь мумуар - пришли почитать.
- Когда мы впервые привезли катушку (магнитофоны тогда были катушечные) с песнями сестер Бэрри, позвали слушать всех соседей. Они слушали все молча, но с таким чувством.. Когда катушка закончилась, м-м Лесник сказала:
-- Если бы я вас не стеснялась, я бы плакала...
Анна Файн
Прабабушке
Набить подушки пухом чистых куриц,
Кошерных куриц - в Умани иль Сумах,
Их сладко было в ту субботу кушать,
Домой с базара принесенных в сумках.
Невесткину стряпню ты хвалишь громко,
А про себя вздыхаешь обреченно:
Нет, не понять надменному потомку
Старинных таинств кугеля и чолнта.
Прабабушка, мне не сыскать погоста,
Где кадиш над тобой читает липа.
Твое лицо задумчиво и просто
Покоится в тени дагерротипа.
Сегодня солнце. С моря тянет ветер,
Белье вздувая, словно мехи кузниц.
Я на окне сушу подушки эти,
Набитые пером столетних куриц.
На юге летние ночи теплые, черные, звездные, луна светит, как сумасшедшая, жары нет, все дела сделаны. Во двор выносятся маленькие скамеечки и женщины усаживаются каждая у своего входа. Идет неспешный разговор, и то и дело слышится: а хосн из шеен…, а ингалэ шеен…, а мэйдалэ шеен…
-- А сын ыв институте учится на все пятерки, профессор его так любит, и после окончания оставляет у себя на кафедре…
-- А мой зять – он же занимает такой большой пооост – он же главный технолог ыв завод…
-- А мне завтра надо проведать золовку, она что-то болеет... наверно сэрдце.. Вчера у нее было два сердечных приступа: один запорный, другой поносный.. (на полном серьезе, с большим сочувствием!) Все родные красивые, все умные…
А у русских? Зять сволочь, муж идиот, сын пьет, внук хулиган, невестка блядь…
И что смешно – ведь все так и есть!
Соседка Надя (шикса) интересуется:
-- А почему называется «синагога», в честь кого?
-- Наверно, в честь синего Гоги, - отвечает мадам Векслер, чтобы отвязаться.
Однажды летом в 1949 г. была у подруги – одноклассницы и узнала: есть сведения, что «будут поднимать»... Это означало – высылать... Мальчик, с которым она дружила, пришел сказать, что родители отсылают его к родным в Среднюю Азию на пока... уезжает сегодня же...
Действительно, вечером мать сказала, что ночевать не будет, придет завтра.
Назавтра проснулись – совершилось. Кого-то ночью на машинах вывезли с ручной кладью, только что можно взять с собой. Мать сказала: таких бедняков выселяли – нищету одну. Кого с окраин из хаток, кого из землянок.. молдован, из местных.
Из знакомых никого не тронули – это ж не Россия. Я так понимаю – выслали кому нечего терять. Как было в других городках и селах – не знаю, об этом боялись говорить. И только в 90-х годах в журнале прочла воспоминания какой-то сельской молдаванки (ааа! Керсновской!), отправленной с семьей в Сибирь. Ни с того ни с сего приехали ночью, велели собраться, на поезд с конвоем – и в Сибирь, там в глухомань, в колхоз однако ж, на землю. Выжили.
- Кто выжил, а кто и нет… Кто б считал?
Вообще в городке интеллигенции молдавской почти не было. Была одна средняя школа молдавская и две молдавских начальных. Учителя, естественно, в основном евреи – они же трехъязычные. Но в молдавские школы мало кто шел, не хотели, все хотели учиться в русских школах, понимали, что они в России надолго. При их жизни – навсегда.
ВУЗы были вначале только в столице – в Кишиневе: Университет, медицинский институт, педагогический институт, сельхозинститут, много РУ (ремесленных училищ) и техникумы медицинские. Обучение – на молдавском и русском языках – кто как хочет.
Все документы на двух языках.
Поэтому когда Снегур, первый президент независимой Молдовы, прямо по телевизору мне сказал, что молдавский язык при советской власти был запрещен – я аж подскочила: у меня все документы двухязычные...
- И у меня тоже.
Вскоре открылся Педагогический институт. В Бельцах специалисты во всех вузах были почему-то в основном из Ленинградских вузов. Как нам объяснили – это те, которые, вернувшись из эвакуации, не устроились в Л-де на работу, так как сократилось число студентов в восстановленных после блокады вузах Л-да. Остальные из Молдавии приднестровской, наверно. Так что преподавание было на высоте. Такие предметы, как история молдавской (фактически румынской) литературы, читали на молдавском языке.
Преподаватель, помню, такой красавец, фамилия Левит (!), голос поставленный с картавинкой:
– Лите' ату' а молдовеняскэ а'е ма'е ынсэмнэтате ын дизволта'я обштий оаменеск...[1]
Вначале, в 1944 году, при получении документов кое-кто из молдаван записались русскими. Через пару лет усекли: в первую очередь в ВУЗы принимают молдаван – они были первым сортом. На оставшиеся места – остальных. Это второй сорт. Поэтому «остальным» приходилось учиться и сдавать экзамены ОООЧЕНЬ хорошо, чтобы поступить и учиться дальше. Вот тут-то местные уроженцы и сообразили, что в документах лучше иметь «молдаванин (ка)». Шутка такая была: «Мама рус, папа – рус, а Иван – молдаван». Так что бунтовать против дискриминации должны были как раз мы...
Что же это за язык такой – молдавский? Никакого молдавского языка не существует в природе. Есть румынский язык. Если на нем пишут кириллицей – это молдавский...
В средних русских школах было два иностранных: по выбору – немецкий или французский и – обязательно – молдавский.
Французский преподавали местные учителя, которые при румынах его в гимназиях вели. Учили так – по старой памяти – что после окончания школы мы могли на нем разговаривать.
Позже, через несколько лет, ввели и английский.
А разговорный румынский (или молдавский – как хотите) – нужен был на базаре, надо же было объясняться, там торговали селяне, многие (но не все!) не знали русского.
(Теперь давайте опустим те пару лет, когда на улицах собирали опухшие трупы, опустим пока и на время забудем... Потом расскажу).
Базары были интересные: обилие овощей, фруктов, кур живых и разделанных сегодня утром — отдельно курица, отдельно потрошки, отдельно лапки, шейка, голова.
Утки – помните – крррря!!! Гуси, разделанные молоденькие барашки (шкурки с них – это каракуль!), молочные продукты всевозможные, но особенно, ОСОБЕННО -- брынза, урда, каш. Это разновидности брынзы: соленая, малосольная, совсем несоленая в виде прессованного творога и почему-то обязательно в форме шара. Каш.
Спросить: «Это коровья брынза?» было оскорблением или по меньшей мере обидой. Потому что коровья – это наглая подделка, до которой ни один уважаемый селянин не опускался. Сметана, сливки... Синенькие. Перцы. Гогошары. Только ради бога не путайте перцы с гогошарами!
- Гогошары – те же перцы, только шарообразные, мясистые. В форме тыковки. Красные, оранжевые, зеленые. Ужасно вкусные в маринованном виде…
Мука кукурузная: мамалыга – молдаванский хлеб: с ней едят борщ (как мы – с хлебом), она – второе: в одной миске шар горячей мамалыги, в другой – растопленное сливочное масло, в третьей – раскрошенная соленая брынза. Вы отламываете кусок мамалыги, макаете его в миску с маслом, потом макаете в миску с брынзой – и отправляете в рот... Вкус специфицкий.... Не запрещается облизать пальчики -- на самом деле, а не фигурально.
А фрукты? Сливы, абрикосы, жардели (ради всего святого – не путать с абрикосами! Хотя это их младшая сестра-золушка)
Виноград. Нет, так: ВИНОГРАД. Вы покупаете не виноград. Вы покупаете Изабеллу, или Лидию, или Мускат, или Дамский пальчик, или Европейский, или Негру де Пуркарь,... Не спешите – перепробуйте все, он из разных районов, где-то было больше солнца, где-то меньше, а то и вовсе пару дождей не вовремя.
Следующий ряд – мужчины, перед каждым на длинном прилавке бочоночек. Маленький, литра на 4, из него из верхнего отверстия свисает резиновая трубка. Рядом стакан. Это молодое вино. Сначала осведомитесь: Лидия? Мускат? Чаще всего раннее – это гибрид. Вам так и скажут. И нальют полстакана попробовать. Спокойно!
Продавец берет свободный конец в рот, втягивает в себя воздух и почувствовав, что вино пошло, быстро перемещает шланг в стакан. А теперь пробуйте. Не смущайтесь, так и говорите, что попробуете еще у соседа, вон там – никаких претензий. Выберете -- вам нальют в вашу литровую или каку