Воспоминания о жизни в Бессарабии под румынами или "Ох! Как они любили!Как они любили?"
Воспоминания о жизни в Бессарабии под румынами.Продолжение
Первую часть воспоминаний читайте здесь.
Вторую часть воспоминаний читайте здесь.
Третью часть воспоминаний читайте здесь.
Четвертую часть воспоминаний читайте здесь.
Что вам запомнилось о времени проведенном в учебном полку?
Там в лесу находился фактически целый город: огромные землянки, уйма народа. И получается, что в этом учебном полку именно наша команда провела целый год. Другие маршевые роты гораздо быстрее отправляли на фронт, а нас нет, потому что вначале из нас стали готовить не просто пехотинцев, а лыжников к войне против Финляндии. Но это же ужас, если бы нас, молдаван, отправили на лыжах воевать против финнов. Нас хоть и гоняли постоянно на полевые занятия, но мы все равно с горем пополам ходили на лыжах. Да и как могло быть по-другому, если я в частности до этого на лыжах даже не стоял никогда? Помню, целый день проводили на сильном морозе, и у меня до сих пор в ушах слышится команда командира: «Гуранда, потри нос! Гуранда, быстро потри щеку, уже белеет!» Готовили нас очень интенсивно и напряженно, но я считаю, что нам крупно повезло, что Финляндия вскоре вышла из войны, мы ведь получали письма с фронта о том, сколько наших ребят там погибло... И уже только после этого нас стали готовить для отправки на западный фронт.
Но вот кормили в этом запасном полку откровенно плохо. Я, правда, не помню такого, чтобы у нас кто-то умер от голода, но паек был очень и очень скромный. Дошло до того, что солдатам родители из дома присылали посылки с едой и деньги. Я в письме домой тоже обмолвился о том, что кормят очень плохо, так мама из нового урожая за 500 рублей продала полтонны зерна и прислала их мне. А у нас там на черном рынке за 500 рублей можно было купить всего одну буханку хлеба...
Но я считаю, что в целом подготовили нас хорошо. Правда, мы и пробыли там очень долго, и только ранней весной 45-го нас отправили на фронт. Уже где-то за Вислой нас стали распределять по разным подразделениям, и так я оказался в 641-м стрелковом полку 165-й стрелковой дивизии.
И никогда не забуду, как я в первый раз почувствовал кровавое дыхание передовой. Только пришли во вторую линию обороны, а из первой как раз мимо нас везли раненных. Но это уже были не люди, а куски мяса: без рук, без ног, стонут, кричат, плачут — жуткая картина...
И только в районе Сопота и Гдыни мы впервые оказались на передовой и участвовали в боях. Но я считаю, что и тут нам крупно повезло, потому что наша рота шла чуть в стороне, ведь уличные бои — это страшное дело.
Потом двинулись на Кенигсберг и уже в пути получаем сообщение — Кенигсберг взят! Нас развернули обратно и на машинах совершили марш-бросок на 300 километров. И вот там произошел такой эпизод, который, скорее всего, спас мне жизнь.
В Гдыне все подвалы оказались забиты разным добром, и помимо всего прочего там было очень много спиртного. Именно там я единственный раз в жизни попробовал выпить спирта и подумал, что у меня все сгорело внутри. Но среди всего этого изобилия я взял себе несколько бутылок: ром, шампанское, коньяк, и когда оказались на Одере, сели в кружок и начали выпивать.
В тот момент мы уже ждали, что вот-вот пойдем в наступление, и вдруг приходит командир разведроты: «Мне нужны десять человек, чтобы сходить в разведку». Нас всех построили, и он сам отобрал десять человек, в том числе и меня. И тут мне опять несказанно повезло. Один боец, которого я в ту ночь угощал коньяком, вдруг говорит: «Оставьте Гуранду, он зеленый еще совсем, вместо него я пойду!»
Так и сделали, поменялись с ним, и они с вечера пошли на нейтральную полосу. Там была затопленная низина, но на каждом бугорке, где сушь находились немецкие ячейки. И когда мы утром шли к основному руслу Одера, то видели там тела и немцев и наших... Но я так и не знаю, что с ними случилось, остался ли он жив, а ведь он пошел на это задание вместо меня... Даже имени его не помню, ведь мы всего одну ночь вместе провели. Обычный русский парень примерно такого же возраста, что и я, просто уже повоевавший и поэтому гораздо более опытный. Вообще я вам должен сказать, что опытные солдаты как могли помогали нам и учили разным необходимым вещам на фронте.
И еще что мне запомнилось. В одной роте нас оказалось четверо односельчан. И если один из них, Иван Журак все хохотал: «Ваня, мы с тобой обязательно героями вернемся», то двое других заметно приуныли, и бывало, сидят и плачут. Но вообще их можно понять, ведь они были постарше нас и уже имели семьи, детей. И что удивительно, они словно чувствовали, что погибнут, а мы с Ваней вернулись живыми... Хотя я помню такой эпизод. Под Гдыней он взял немецкую каску: «Она более глубокая». Но я его сразу предупредил: «Иван, ты что делаешь? Тебя наши же застрелят, кто там будет разбираться».
Перед Одером нас предупредили: «Хорошо окапывайтесь, потому что ожидается двухчасовая артподготовка». И когда она началась — это что-то невероятное: все горит, все в дыму... Потом смотрим, а Одер уже весь в лодках. И когда только успели? Но нам опять повезло. Когда переправлялись мы, то по нам не били, зато потом немцы как начали стрелять шрапнельными снарядами... Как попадет в лодку, так прямо куски летят...
Быстро заняли какое-то поселение, а когда нужно было переправляться через какое-то озеро, оказалось слишком глубоко. И пока решали, как это сделать лучше, вдруг с той стороны нам как начали кричать власовцы на русском языке: «Мы вас здесь всех перебьем!» И так неприятно это слушать, так там еще и такое эхо было...
Начали прочесывать какой-то лесок, и вдруг у меня на пути белый флажок. Оказывается, один немец решил сдаться в плен. Командир мне говорит: «Отведи его к Одеру». И отдельно предупредил: «Только не убивай его, а непременно отведи в штаб». Пошли, на берегу просидели до вечера, и только когда пришла лодка за ранеными, то вместе с ними забрали и моего немца. А ночью началась переправа, и как хлынула армия — настоящее море людей. Пошли в атаку, а немцы уже отступили.
Нашел свою роту, мы как раз проходили по только что освобожденному селу. Иду вдоль большого сарая, и вдруг из-за угла в меня очередь... Я как держал автомат, так и получил две пули в кисть и одну в верхнюю часть правого бедра, она видно срикошетила от приклада. Оказывается, за этим большим сараем лежал раненный немецкий офицер и его охранял солдат, который в меня и выстрелил. Кто-то из наших тут же бросился к немцам с тыла и штыком прикончил их обоих...
Меня, конечно, сразу в медсанбат, и в общей сложности пришлось лечиться около четырех месяцев. А так как меня ранило 24 апреля, то на этом все мое участие в войне и закончилось.
Как вы услышали о Победе?
Уже в полевом госпитале. Это была такая неописуемая радость, такое торжество, которую словами не описать, нужно только самому пережить, чтобы понять. Это надо было видеть, ведь и слезы и огромная радость одновременно... У меня с собой было три пары часов, так я их на радостях тут же все раздарил.
У вас есть боевые награды?
Нет, у меня только медаль «За победу над Германией».
Что вы чувствовали тогда к немцам? И приходилось ли вам видеть случаи жестокого обращения с пленными?
Немцы — это воинственная нация, но когда я в 44-м увидел, как они бежали через наше село, то в моей душе к ним появилось жалость. Ведь это были уже не вояки, а жалкие, трусливые, вшивые и несчастные люди. Кстати, при освобождении нашего села произошел такой случай.
Рядом с нашим домом занял позицию немецкий пулеметчик и поджидал когда появятся первые красноармейцы. Но когда мой отец увидел это, то схватил этого немца и держал пока не пришли наши. Отец у меня был хоть и невысокий, но очень крепкий и сильный. Мне потом один наш односельчанин рассказывал, что он лично видел, как это произошло.
Но в целом у меня к немцам чувства ненависти или какой-то запредельной злобы не было, хотя я вполне понимаю тех солдат, кто хотел отомстить за своих родных. Мне это понятно, но у меня самого такого чувства не было. И когда я, например, конвоировал того немца, то у меня даже мысли такой не появилось, чтобы его застрелить. Правда, и ни малейшей симпатии он у меня не вызвал. Он был молоденький совсем, примерно моего возраста, но весь буквально трусился от страха.
И жестокого отношения к пленным я ни разу не видел, так что все эти рассказы о поголовном насилии со стороны бойцов Красной Армии это полнейшая чушь. Мало того, я же сам лично видел, как мы подкармливали гражданское население. Ведь целые полевые кухни работали только на то, чтобы кормить гражданских немцев, потому что кругом лежали одни руины... Меня даже поражало то, что в Лигнице, где я лежал в госпитале, немцы выходили из руин, но среди них совсем не было опухших от голода, а все потому, что их кормили наши части. Помню, как маленькие дети подходили к нам и протягивали свои ручки: «Иван, Гитлер — капут! Цукер!» Так что мы к ним по-человечески относились, и не только к пленным, но и к гражданским.
Тем большим ударом для меня стали, картины, которые мы увидели, когда вернулись на родину. Ведь только мы переехали советско-польскую границу, то что же мы увидели из поезда? Ужасная разруха, трупы валяются где попало, и повсюду опухшие от голода люди, с глазами буквально как щелочки... И у нас просто в уме не укладывалось, как же у нас, победителей, такое творится в мирное время...
Но что самое обидное? Я демобилизовался 1 марта 1947 года, а нас предупредили, что в СССР сильная засуха и голод, поэтому разрешалось взять домой по 100 килограммов муки. Мы на собственные деньги закупили в одном частном магазине целую машину муки, смотрим, а на мешках печать: «Мука. СССР». На яйцах то же самое, на сале тоже... Т.е. в Советском Союзе люди не просто голодают, а умирают, зато в Польше полно советских продуктов и они нам же их и продают... Мы ничего не понимали.
Источник: http://ghimpu.md/ru/news/moldova/default.aspx
Первую часть воспоминаний читайте здесь.
Вторую часть воспоминаний читайте здесь.
Третью часть воспоминаний читайте здесь.
Четвертую часть воспоминаний читайте здесь.
Что вам запомнилось о времени проведенном в учебном полку?
Там в лесу находился фактически целый город: огромные землянки, уйма народа. И получается, что в этом учебном полку именно наша команда провела целый год. Другие маршевые роты гораздо быстрее отправляли на фронт, а нас нет, потому что вначале из нас стали готовить не просто пехотинцев, а лыжников к войне против Финляндии. Но это же ужас, если бы нас, молдаван, отправили на лыжах воевать против финнов. Нас хоть и гоняли постоянно на полевые занятия, но мы все равно с горем пополам ходили на лыжах. Да и как могло быть по-другому, если я в частности до этого на лыжах даже не стоял никогда? Помню, целый день проводили на сильном морозе, и у меня до сих пор в ушах слышится команда командира: «Гуранда, потри нос! Гуранда, быстро потри щеку, уже белеет!» Готовили нас очень интенсивно и напряженно, но я считаю, что нам крупно повезло, что Финляндия вскоре вышла из войны, мы ведь получали письма с фронта о том, сколько наших ребят там погибло... И уже только после этого нас стали готовить для отправки на западный фронт.
Но вот кормили в этом запасном полку откровенно плохо. Я, правда, не помню такого, чтобы у нас кто-то умер от голода, но паек был очень и очень скромный. Дошло до того, что солдатам родители из дома присылали посылки с едой и деньги. Я в письме домой тоже обмолвился о том, что кормят очень плохо, так мама из нового урожая за 500 рублей продала полтонны зерна и прислала их мне. А у нас там на черном рынке за 500 рублей можно было купить всего одну буханку хлеба...
Но я считаю, что в целом подготовили нас хорошо. Правда, мы и пробыли там очень долго, и только ранней весной 45-го нас отправили на фронт. Уже где-то за Вислой нас стали распределять по разным подразделениям, и так я оказался в 641-м стрелковом полку 165-й стрелковой дивизии.
И никогда не забуду, как я в первый раз почувствовал кровавое дыхание передовой. Только пришли во вторую линию обороны, а из первой как раз мимо нас везли раненных. Но это уже были не люди, а куски мяса: без рук, без ног, стонут, кричат, плачут — жуткая картина...
И только в районе Сопота и Гдыни мы впервые оказались на передовой и участвовали в боях. Но я считаю, что и тут нам крупно повезло, потому что наша рота шла чуть в стороне, ведь уличные бои — это страшное дело.
Потом двинулись на Кенигсберг и уже в пути получаем сообщение — Кенигсберг взят! Нас развернули обратно и на машинах совершили марш-бросок на 300 километров. И вот там произошел такой эпизод, который, скорее всего, спас мне жизнь.
В Гдыне все подвалы оказались забиты разным добром, и помимо всего прочего там было очень много спиртного. Именно там я единственный раз в жизни попробовал выпить спирта и подумал, что у меня все сгорело внутри. Но среди всего этого изобилия я взял себе несколько бутылок: ром, шампанское, коньяк, и когда оказались на Одере, сели в кружок и начали выпивать.
В тот момент мы уже ждали, что вот-вот пойдем в наступление, и вдруг приходит командир разведроты: «Мне нужны десять человек, чтобы сходить в разведку». Нас всех построили, и он сам отобрал десять человек, в том числе и меня. И тут мне опять несказанно повезло. Один боец, которого я в ту ночь угощал коньяком, вдруг говорит: «Оставьте Гуранду, он зеленый еще совсем, вместо него я пойду!»
Так и сделали, поменялись с ним, и они с вечера пошли на нейтральную полосу. Там была затопленная низина, но на каждом бугорке, где сушь находились немецкие ячейки. И когда мы утром шли к основному руслу Одера, то видели там тела и немцев и наших... Но я так и не знаю, что с ними случилось, остался ли он жив, а ведь он пошел на это задание вместо меня... Даже имени его не помню, ведь мы всего одну ночь вместе провели. Обычный русский парень примерно такого же возраста, что и я, просто уже повоевавший и поэтому гораздо более опытный. Вообще я вам должен сказать, что опытные солдаты как могли помогали нам и учили разным необходимым вещам на фронте.
И еще что мне запомнилось. В одной роте нас оказалось четверо односельчан. И если один из них, Иван Журак все хохотал: «Ваня, мы с тобой обязательно героями вернемся», то двое других заметно приуныли, и бывало, сидят и плачут. Но вообще их можно понять, ведь они были постарше нас и уже имели семьи, детей. И что удивительно, они словно чувствовали, что погибнут, а мы с Ваней вернулись живыми... Хотя я помню такой эпизод. Под Гдыней он взял немецкую каску: «Она более глубокая». Но я его сразу предупредил: «Иван, ты что делаешь? Тебя наши же застрелят, кто там будет разбираться».
Перед Одером нас предупредили: «Хорошо окапывайтесь, потому что ожидается двухчасовая артподготовка». И когда она началась — это что-то невероятное: все горит, все в дыму... Потом смотрим, а Одер уже весь в лодках. И когда только успели? Но нам опять повезло. Когда переправлялись мы, то по нам не били, зато потом немцы как начали стрелять шрапнельными снарядами... Как попадет в лодку, так прямо куски летят...
Быстро заняли какое-то поселение, а когда нужно было переправляться через какое-то озеро, оказалось слишком глубоко. И пока решали, как это сделать лучше, вдруг с той стороны нам как начали кричать власовцы на русском языке: «Мы вас здесь всех перебьем!» И так неприятно это слушать, так там еще и такое эхо было...
Начали прочесывать какой-то лесок, и вдруг у меня на пути белый флажок. Оказывается, один немец решил сдаться в плен. Командир мне говорит: «Отведи его к Одеру». И отдельно предупредил: «Только не убивай его, а непременно отведи в штаб». Пошли, на берегу просидели до вечера, и только когда пришла лодка за ранеными, то вместе с ними забрали и моего немца. А ночью началась переправа, и как хлынула армия — настоящее море людей. Пошли в атаку, а немцы уже отступили.
Нашел свою роту, мы как раз проходили по только что освобожденному селу. Иду вдоль большого сарая, и вдруг из-за угла в меня очередь... Я как держал автомат, так и получил две пули в кисть и одну в верхнюю часть правого бедра, она видно срикошетила от приклада. Оказывается, за этим большим сараем лежал раненный немецкий офицер и его охранял солдат, который в меня и выстрелил. Кто-то из наших тут же бросился к немцам с тыла и штыком прикончил их обоих...
Меня, конечно, сразу в медсанбат, и в общей сложности пришлось лечиться около четырех месяцев. А так как меня ранило 24 апреля, то на этом все мое участие в войне и закончилось.
Как вы услышали о Победе?
Уже в полевом госпитале. Это была такая неописуемая радость, такое торжество, которую словами не описать, нужно только самому пережить, чтобы понять. Это надо было видеть, ведь и слезы и огромная радость одновременно... У меня с собой было три пары часов, так я их на радостях тут же все раздарил.
У вас есть боевые награды?
Нет, у меня только медаль «За победу над Германией».
Что вы чувствовали тогда к немцам? И приходилось ли вам видеть случаи жестокого обращения с пленными?
Немцы — это воинственная нация, но когда я в 44-м увидел, как они бежали через наше село, то в моей душе к ним появилось жалость. Ведь это были уже не вояки, а жалкие, трусливые, вшивые и несчастные люди. Кстати, при освобождении нашего села произошел такой случай.
Рядом с нашим домом занял позицию немецкий пулеметчик и поджидал когда появятся первые красноармейцы. Но когда мой отец увидел это, то схватил этого немца и держал пока не пришли наши. Отец у меня был хоть и невысокий, но очень крепкий и сильный. Мне потом один наш односельчанин рассказывал, что он лично видел, как это произошло.
Но в целом у меня к немцам чувства ненависти или какой-то запредельной злобы не было, хотя я вполне понимаю тех солдат, кто хотел отомстить за своих родных. Мне это понятно, но у меня самого такого чувства не было. И когда я, например, конвоировал того немца, то у меня даже мысли такой не появилось, чтобы его застрелить. Правда, и ни малейшей симпатии он у меня не вызвал. Он был молоденький совсем, примерно моего возраста, но весь буквально трусился от страха.
И жестокого отношения к пленным я ни разу не видел, так что все эти рассказы о поголовном насилии со стороны бойцов Красной Армии это полнейшая чушь. Мало того, я же сам лично видел, как мы подкармливали гражданское население. Ведь целые полевые кухни работали только на то, чтобы кормить гражданских немцев, потому что кругом лежали одни руины... Меня даже поражало то, что в Лигнице, где я лежал в госпитале, немцы выходили из руин, но среди них совсем не было опухших от голода, а все потому, что их кормили наши части. Помню, как маленькие дети подходили к нам и протягивали свои ручки: «Иван, Гитлер — капут! Цукер!» Так что мы к ним по-человечески относились, и не только к пленным, но и к гражданским.
Тем большим ударом для меня стали, картины, которые мы увидели, когда вернулись на родину. Ведь только мы переехали советско-польскую границу, то что же мы увидели из поезда? Ужасная разруха, трупы валяются где попало, и повсюду опухшие от голода люди, с глазами буквально как щелочки... И у нас просто в уме не укладывалось, как же у нас, победителей, такое творится в мирное время...
Но что самое обидное? Я демобилизовался 1 марта 1947 года, а нас предупредили, что в СССР сильная засуха и голод, поэтому разрешалось взять домой по 100 килограммов муки. Мы на собственные деньги закупили в одном частном магазине целую машину муки, смотрим, а на мешках печать: «Мука. СССР». На яйцах то же самое, на сале тоже... Т.е. в Советском Союзе люди не просто голодают, а умирают, зато в Польше полно советских продуктов и они нам же их и продают... Мы ничего не понимали.
Источник: http://ghimpu.md/ru/news/moldova/default.aspx