Немцы в Катыни. Документы о расстреле польских офицеров.

 
Особо важное значение для выяснения того, что происходило на даче в «Козьих Горах» осенью 1941 г., имеют показания профессора астрономии, директора обсерватории в Смоленске - Базилевского Б. В. Профессор Базилевский в первые дни оккупации немцами Смоленска был насильно назначен ими зам. начальника города (бургомистра), а начальником города был назначен адвокат Менышагин Б. Г., впоследствии ушедший вместе с ними, предатель, пользовавшийся особым доверием у
немецкого командования и, в частности, у коменданта Смоленска фон-Швеца. В начале сентября 1941 г. Базилевский обратился с
просьбой к Меньшагину ходатайствовать перед комендантом фон-Швецем об освобождении из лагеря военнопленных № 51
126 педагога Жиглинского. Выполняя эту просьбу, Меньшагин обратился к фон-Швецу и затем передал Базилевскому,
что его просьба не может быть удовлетворена, так как, по словам фон-Швеца, «получена директива из Берлина,
предписывающая неукоснительно проводить самый жестокий режим в отношении военнопленных, не допуская никаких
послаблений в этом вопросе».
Я невольно возразил, показал свидетель Базилевский: «Что же может быть жестче существующего в лагере
режима?» Менышагин странно посмотрел на меня и, наклонившись ко мне, тихо ответил: «Может быть! Русские, по
крайней мере, сами будут умирать, а вот военнопленных поляков предложено просто уничтожить».
«Как так? Как это понимать?» - воскликнул я. «Понимать надо в буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина», - ответил Меньшагин и тут же попросил меня «ради всего святого» никому об этом не говорить. Недели через две после описанного выше разговора с Меньшагиным я, будучи снова у него на приеме, не удержался и спросил: «Что слышно о поляках?» Меньшагин
помедлил, а потом все же ответил: «С ними уже покончено. Фон-Швец сказал мне, что они расстреляны где-то недалеко от
Смоленска». 
Видя мою растерянность, Меньшагин снова предупредил меня о необходимости держать это дело в строжайшем
секрете и затем стал «объяснять» мне линию поведения немцев в этом вопросе. Он сказал, что расстрел поляков является
звеном в общей цепи проводимой Германией анти-польской политики, особенно обострившейся в связи с заключением
русско-польского договора.
Базилевский также рассказал Специальной Комиссии о своей беседе с зондер-фюрером 7-го отдела немецкой
комендатуры Гиршфельдом - прибалтийским немцем, хорошо говорящим по-русски: Гиршфельд с циничной откровенностью заявил мне, что исторически доказана вредность поляков и их неполноценность, а потому уменьшение населения Польши послужит
удобрением почвы и создаст возможность для расширения «жизненного пространства Германии». В этой связи
Гиршфельд с бахвальством рассказал, что в Польше интеллигенции не осталось совершенно, так как она повешена,
расстреляна и заключена в лагери. Показания Базилевского подтверждены опрошенным Специальной Комиссией свидетелем - профессором физики Ефимовым И. Е., которому Базилевский тогда же осенью 1941 г. рассказал о своем разговоре с Меньшагиным. Документальным подтверждением показаний Базилевского и Ефимова являются собственноручные записи
Меньшагина, сделанные им в своем блокноте.

В числе различных заметок по хозяйственным вопросам (о дровах, об электроэнергии, торговле и проч.) имеется ряд записей, сделанных Меньшагиным, очевидно, для памяти, как указания немецкой комендатуры Смоленска. Из этих записей достаточно четко вырисовывается круг вопросов, которыми занималось управление города, как орган, выполнявший все указания немецкого командования. На первых трех страницах блокнота подробно изложены порядок организации еврейского «гетто» и система
репрессий, которые должны к евреям применяться. На странице 10-й, помеченной 15 августа 1941 года,
значится: «Всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру».
На странице 15-ой (без даты) записано: «Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. гор. (Умнову)». Из первой записи явствует, во-первых, что 15 августа 1941 года военнопленные поляки еще находились в районе
Смоленска и, во-вторых, что они арестовывались немецкими властями. Вторая запись свидетельствует о том, что немецкое
командование, обеспокоенное возможностью проникновения слухов о совершенном им преступлении в среду гражданского населения, специально давало указания о проверке этого своего предположения. Умнов, который упоминается в записи, был
начальником русской полиции Смоленска в первые месяцы его оккупации.

Внимание немцев привлек проживавший на своем хуторе ближе всех к даче в «Козьих Горах» крестьянин Киселев
Парфен Гаврилович, 1870 года рождения. Киселева вызвали в гестапо еще в конце 1942 года и, угрожая репрессиями, требовали от него дать вымышленные показания о том, что ему якобы известно, как весной 1940 года большевики на даче УНКВД в «Козьих Горах» расстреляли военнопленных поляков. Об этом Киселев показал:
Осенью 1942 года ко мне домой пришли два полицейских и предложили явиться в гестапо на станцию Гнездово. В тот же день я пошел в гестапо, которое помещалось в двухэтажном доме рядом с железнодорожной станцией. В комнате, куда я зашел, находились немецкий офицер и переводчик. Немецкий офицер, через переводчика, стал расспрашивать меня - давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково мое материальное положение. 
Я рассказал ему, что проживаю на хуторе в районе «Козьих Гор» с 1907 года и работаю в своем хозяйстве. О своем материальном положении я сказал, что приходится испытывать трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне.
После непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что, по имеющимся в гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке «Козьих Гор» расстреляли польских офицеров, и спросил меня - какие я могу дать по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД производил расстрелы в «Козьих Горах», да и вряд ли это возможно, объяснил я офицеру, так как «Козьи Горы» - совершенно открытое многолюдное место и, если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень. Офицер ответил мне, что я все же должен дать такие
показания, так как это якобы имело место. За эти показания мне было обещано большое вознаграждение.
Я снова заявил офицеру, что ничего о расстрелах не знаю и что этого вообще не могло быть до войны в нашей
местности. Несмотря на это, офицер упорно настаивал, чтобы я дал ложные показания. После первого разговора, о котором я уже показал, я был вторично вызван в гестапо лишь в феврале 1943 года. К этому времени мне было известно о том, что в гестапо
вызывались и другие жители окрестных деревень и что от них также требовали такие показания, как и от меня.
В гестапо тот же офицер и переводчик, у которых я был на первом допросе, опять требовали от меня, чтобы я дал показания о том, что являлся очевидцем расстрела польских офицеров, произведенного якобы НКВД в 1940 г. Я снова заявил офицеру гестапо, что это ложь, так как до войны ни о каких расстрелах ничего не слышал и что ложных показаний давать не стану. Но переводчик не стал меня слушать, взял со стола написанный от руки документ и прочитал его. В нем было сказано, что я, Киселев, проживая на хуторе в районе «Козьих Гор», сам видел, как в 1940 году сотрудники НКВД расстреливали польских офицеров. Прочитав этот документ, переводчик предложил мне его подписать. Я отказался это сделать. Тогда переводчик стал понуждать меня к этому бранью и угрозами. Под конец он заявил: «Или вы сейчас же подпишете или мы вас уничтожим. Выбирайте!» Испугавшись угроз, я подписал этот документ, решив, что на этом дело кончится. В дальнейшем, после того как немцы организовали посещение катынских могил различными «делегациями», Киселева заставили выступить перед прибывшей «польской делегацией».
Киселев, забыв содержание подписанного в гестапо протокола, спутался и под конец отказался говорить. Тогда гестапо арестовало Киселева и, нещадно избивая его в течение полутора месяцев, вновь добилось от него согласия на «публичные выступления». Об этом Киселев показал:
В действительности получилось не так. Весной 1943 года немцы оповестили о том, что ими в Катынском лесу в районе «Козьих Гор» обнаружены могилы польских офицеров, якобы расстрелянных органами НКВД в 1940 году. Вскоре после этого ко мне в дом пришел переводчик гестапо и повел меня в лес в район «Козьих Гор». Когда мы вышли из дома и остались вдвоем, переводчик
предупредил меня, что я должен сейчас рассказать присутствующим в лесу людям все в точности, как было изложено в
подписанном мною в гестапо документе. Придя в лес, я увидел разрытые могилы и группу неизвестных мне лиц. Переводчик сказал мне, что это «польские делегаты», прибывшие для осмотра могил. Когда мы подошли к могилам, «делегаты» на русском
языке стали задавать мне различные вопросы по поводу расстрела поляков. Но так как со времени моего вызова в гестапо
прошло более месяца, я забыл все, что было в подписанном мною документе, и стал путаться, а под конец сказал, что
ничего о расстреле польских офицеров не знаю. Немецкий офицер очень разозлился, а переводчик грубо оттащил меня от «делегации» и прогнал.На следующий день, утром, к моему двору подъехала машина, в которой был офицер гестапо. Разыскав меня во дворе, он объявил, что я арестован, посадил в машину и увез в Смоленскую тюрьму...После моего ареста я много раз вызывался на допросы, но меня больше били, чем допрашивали. Первый раз вызвали, сильно избили и обругали, заявляя, что я их подвел, и потом отправили в камеру. При следующем вызове мне сказали, что я должен публично заявлять о том, что являюсь очевидцем расстрела польских офицеров большевиками и что до тех пор, пока гестапо не убедится, что я это буду добросовестно делать, я не буду освобожден из тюрьмы. Я заявил офицеру, что лучше буду сидеть в тюрьме, чем говорить людям в глаза ложь.
После этого меня сильно избили. Таких допросов, сопровождавшихся побоями, было несколько, в результате я совершенно обессилел, стал плохо слышать и не мог двигать правой рукой. Примерно через месяц после моего ареста немецкий
офицер вызвал меня и сказал: «Вот видите, Киселев, к чему привело ваше упрямство. Мы решили казнить вас. Утром
повезем в Катынский лес и повесим». Я просил офицера не делать этого, стал убеждать его, что я не подхожу для роли
«очевидца» расстрела, так как вообще врать не умею и поэтому снова что-нибудь напутаю. Офицер настаивал на своем.
Через несколько минут в кабинет вошли солдаты и начали избивать меня резиновыми дубинками. Не выдержав побоев и истязаний, я дал согласие выступать публично с вымышленным рассказом о расстреле поляков большевиками. После этого я был освобожден из тюрьмы с условием - по первому требованию немцев выступать перед «делегациями» в Катынском лесу...

Скачать книгу "Немцы в Катыни" ifolder.ru/20419531